Венский бал

Она прикрыла дверь. Я услышал, как загремела цепочка.

– Проходите, пожалуйста.

Она провела меня в гостиную.

– Вы уж извините, – сказала она, скосив взгляд на свой плащ. – Я как раз собралась на прогулку. Люблю последние осенние дни. Вероятно, потому, что сама вошла в возраст поздней осени. Присаживайтесь, милости прошу. Что вам предложить: кофе или бокал вина?

– Благодарю, ни то ни другое. Не хочу доставлять вам хлопот. Мне бы хоть что-то узнать для моего отца.

– Прогулка от меня не убежит. А вот вечером я должна быть в «Мюзикферайне».[38] Надеюсь, к тому времени вы успеете узнать все, что хотите. Да присядьте же.

Она вышла в прихожую и сняла плащ. Потом исчезла в какой-то другой комнате. Женщина, несомненно, была сверстницей моего отца. Но лицо сохранило моложавость. Да и на здоровье, как видно, она не жаловалась. Я сел на софу в стиле «бидермейер». В одной половине гостиной доминировал старинный рояль, в другой располагалось все, на чем можно было сидеть по-бидермейерски уютно. За стеклами двух горок посверкивали бокалы, фужеры, фарфор и столовое серебро. Женщина знала моего отца. А вдруг это и есть Роза Новотны?

Хозяйка вернулась с серебряным подносом, на котором стояли утонченно-точеный графин и два бокала.

– Подкрепитесь хересом?

– Пожалуй.

Она поставила поднос на столик и начала возиться со стеклянной пробкой, и тут я спросил, что называется, в лоб:

– Вы Роза Новотны?

Она опустила графин на поднос. Потом села наискосок от меня, заняв стул с такой же бронзоватой обивкой, как и моя софа; стеклянная пробка осталась у нее в руке.

– Вы похожи на своего отца. На том месте, где вы сидите, пятьдесят пять лет назад сидел ваш отец. А здесь – моя мать. А я то и дело выбегала и… – она замолчала и усмехнулась, – ревела. Да, ревмя ревела. Моя мать поддерживала Курта. Она пыталась вразумить меня. Я тогда ничегошеньки не понимала. Была просто дурочкой.

Роза встала со стула, где когда-то сидела ее мать, и принялась наполнять бокалы. Она делала это очень аккуратно. Мне налила гораздо больше, чем себе.

– Курт остался в Англии? – спросила она. – Как он там? Он писал мне на протяжении полугода. Так и должно было произойти. Все иное было бы ложью.

Она поставила бокалы с хересом на серебряные блюдца. Мы пригубили, как полагается, за здоровье друг друга. Я рассказывал ей об отце. Она внимательно слушала. Когда она говорила о себе, в интонации неизменно сквозила ирония. Муж умер десять лет назад. У нее трое детей. Дочь со своей семьей живет в Германии. Один сын – в Зальцкаммергуте.

– Второй сын, – сказала она, – вынужден временами терпеть мать. Он живет в седьмом районе. Когда выпадает свободный часок, он провожает меня в «Мюзикферайн».

Затем она рассмеялась. При этом забавно прищурилась. Это придало ее лицу лукавое выражение.

– Сейчас вы подумаете, что я безнадежная идеалистка. Но моего второго сына зовут Курт. Только лучше не говорите об этом вашему отцу.

Мы просидели до самого вечера. Она готовила кофе и угощала меня фруктовым тортом. Я сказал, что отец скоро приедет в Вену.

Она методично расправлялась со своим куском торта.

– Стало быть, старые недотепы могут встретиться еще раз.

Я сообщил, что в плане встречи бывших соотечественников предусмотрена дискуссия в Большой аудитории университета, а отец будет сидеть в президиуме. И спросил, могу ли дать ему номер ее телефона.

– Нет, и вообще не говорите ему о нашей беседе. Я приду в Большую аудиторию. А там уж посмотрю, узнает ли он меня и захочет ли узнать.

На прощание я обнял ее.

Фред сидел дома. Я рассказал ему о своем визите.

– Вот это да! – удивился он. – Прибавление в семействе.

Позднее он спросил:

– Почему ты, собственно, не окрестил Куртом меня?

Еще до встречи с отцом я увидел его в программе Общественного телевидения. Он был представлен как Керк Фрэйзер, отец известного репортера Курта Фрэйзера. Затем показали кусочек его выступления на подиуме. Настольный микрофон ему пришлось делить со своим соседом. Вместо того чтобы поставить микрофон перед собой, отец держал его над столом в левой руке. Произнося свою речь, он поглаживал большим пальцем защитную сетку микрофона, как бы подчеркивая свои слова соответствующим шумовым сопровождением.

– Сегодня гораздо яснее, чем тогда, в дни расставания с родиной, я вижу, что эта страна готовила для меня одно-единственное будущее, а именно – участь жертвы убийц. Но сегодня я вижу и другое: эта страна вышла из зловещей тени. В последние дни я повстречал много молодых людей. В том числе и в моей старой школе на Берхаафегассе. И я преисполнен радости, да будет мне позволено так выразиться, оттого, что эти люди готовы признать мою историю как часть их собственной. И для меня это важнее, чем все официальные церемонии, на которых нас чествуют.