Вепрь

Осекшись, он задымил папиросой.

- Что бы я лучше? - Я откинулся на спинку стула.

- В кино ее пригласил, - сказал Обрубков определенно не то, что собирался. - Деревенские наши кавалеры похабенью да подсолнухами ее радуют. Ну, и песни еще орать. Слышишь? Мальчонка погиб, а они - горланят!

Через приоткрытую форточку до нас докатились отдаленные вопли в гармоническом сопровождении. Жизнь в притихших Пустырях к полудню взяла свое. Кто-то, во всяком случае, боролся с траурными настроениями дерзко и разухабисто. «И в дуновении чумы…» - только я подумал это, а уж Гаврила Степанович решительно поднялся.

- Идем-ка! - Сунув в карман галифе невесть откуда извлеченную ракетницу, он сорвал с гвоздя тулуп и выскочил за дверь.

Облачившись в телогрейку, я бросился его догонять.

Удалая песня, бравшая начало где-то в верхних Пустырях, текла в нашу сторону, пока на краю оврага не выросли сами ее исполнители. Оба они были в танкистских шлемах, а Тимоха еще растягивал на груди гармонь. Издали гармонь смахивала на пишущую машинку, перелицованную в музыкальный инструмент.

- В этот день решили самураи перейти границу у реки! - грянул сводный хор, маршируя к мостику.

У реки, на границе между верхними и нижними Пустырями, их встретили мы с Гаврилой Степановичем. Я остался чуть сзади, готовый поддержать старика всеми средствами. Егерь взвел ракетницу и прицелился в малиновые мехи.

- Полковник! Отодвинься, полковник! Задавлю, как тэ-пятьдесят-четыре! - Вместе с портвейном Тимоха набрался мужества. - Стрелять, что ль, будешь?! А, Степаныч?!

- Обязательно, - подтвердил Обрубков его предположение. - Ты меня, Тимофей, знаешь. Я не смажу.

- Посадят, - предупредил старший из братьев, Семен, раскачиваясь, будто маятник в футляре перевернутых настенных часов.

- Война все спишет, - холодно возразил Обрубков.

Танкисты переглянулись и провели короткое оперативное совещание.

- Сегодня ж праздник, Степаныч! - пустился Тимофей на мирные переговоры. - Натаха блинов напекла! День же рождения Моцарта!

Семен вдруг бухнулся в сугроб на колени.

- Господь Вседержитель! - возопил он, раскинув руки. - Иже еси на небеси! Ниспошли ты нам, Господи!

- Охренел, брательник?! - Озадаченный Тимоха поднял брата за шкирку на ноги. - Пошли «Агдама» примем!

- Нет! - взревел Семен, вырываясь. - Не «Агдама», а бой мы примем! Я чистую рубаху надел!

- Да остынь ты, сержант! - взялся увещевать брата Тимофей, кураж которого выветривался вместе с алкоголем. - Глянь, какая дура у него! А мы только обрез прихватили!

Он бросил на снег свою гармонь и вытянул из-за пазухи обрез, дабы Семен уяснил всю безнадежность их положения.

- Стреляй! - Ребров-старший распахнул на груди полушубок. - Стреляй, подлюка, в механика-водителя третьего класса! Я Злату Прагу взял и тебя возьму! У меня белочехи в руинах дымились, и ты задымишься, выблядок! Ты моим лычкам давно завидуешь!

- Кого?! - Осерчав, Тимоха передернул затвор.

- Перестреляют же друг дружку, Гаврила Степанович! - обеспокоенный поворотом дела, я тронул егеря за плечо.

- Сдать оружие! - рявкнул Обрубков.

- Кого?! - Тимоха повернул к нему перекошенное от обиды лицо.

Хлопнул выстрел, и зеленая ракета, прочертив дымный след, взмыла над Пустырями.

- Атаку скомандовали! - заволновался Ребров-старший, наблюдая за ракетой.

- Красная к атаке! - яростно возразил Ребров-младший, тут же забыв нанесенное оскорбление. - К атаке - красная, а зеленая - отбой!

- Зеленая?! - Семен врезал брату по челюсти.

Между Ребровыми вспыхнула жаркая рукопашная схватка, победитель в которой так и не выявился. Танкисты укатились на лед ручья.

- Замерз? - спросил меня участливо Обрубков. - Покури. Теплее станет.

Я и впрямь основательно продрог. Нос и щеки мои онемели, а самым великим желанием было вернуться к самовару.

Ледовое побоище вдруг закончилось.

- Мать моя баба! - заорал Тимофей, карабкаясь по откосу. - Что ж ты молчишь, Семен?! Я ж пузырь оставил на радио! Скоро Наталья из соседей вернется! Ходу, братуха!

Не дожидаясь брата, он рванул по дороге на верхние Пустыри. Семен, подобрав обрез и оба слетевших в драке шлема, на кривых ногах пустился его догонять.

- Полковник! - Тимоха замер на возвышенности. - Разреши обратиться, полковник! Я инструмент у тебя оставил!

Через минуту пара танкистов пропала из виду.

- Явное дурачье. - Егерь вздохнул. - Подбери, Сергей, музыку.

За гармонью Тимохи, подбитой никелированным уголком и перламутровыми пластинами, я обернулся мигом.

- Весело живете! - топая за Обрубковым, высказал я свои впечатления от увиденного.

Гаврила Степанович их не разделил.

УСАДЬБА

Желание записаться в библиотеку преследовало меня с самого утра. Улучив момент, я обратился с ходатайством по начальству. Гаврила Степанович проявил деликатность и закрепил ее рукопожатием. Так наши взаимно негативные впечатления окончательно перепечатались в позитивные. Он простил мне тридцать пачек «Беломора», я ему - холодный прием.