Вепрь

- Ну, хорошо, - молвил я с напускным равнодушием. - И где же потом Белявский осел? Ужели в Пустыри его рабоче-крестьянская власть отпустила?

Долгожитель, задев локтем пустой стакан, расстроился окончательно. Сбор осколков сопровождали его причитания:

- Старый ты пень! Жена тебе - стакан с подстаканником, а ты, враг, что выкинул?! Жестяную тебе кружку на Первомай! И то много!

Взлохмаченная его седая голова вдруг перестала трястись. Сорокин застыл, словно каменный лев над Мойкой. Он думал. Я ждал.

- Сейчас покажу! - Очнувшись, он довольно резво метнулся к рассохшейся тумбочке армейского образца и предъявил мне подстаканник.

Мельхиоровый подстаканник фабричного производства с чеканным профилем Ленина-Сталина потемнел, наверное, вместе с будущим, каковое сулили его персонажи доверчивому народу.

- Могу Паскевичу про ветеринара вообще не говорить. - Изучив подстаканник, я вернул его хозяину. - А могу на тебя сослаться, дед. Что выбираешь?

- Христом Богом! - Сорокин чуть не заплакал. - Сергей! Христом Богом!

- Марксизм отрицает. - Я направился к выходу и спросил, уже не оборачиваясь: - Так вернулся помещик в Пустыри?

- Здесь он, - едва слышно пробормотал за моей спиной Сорокин.

«Заговаривается ветеран. - Перейдя на другую сторону улицы, я отворил знакомую калитку. - Но доктор сюда возвращался. Зачем? Ясно, зачем. В родные пенаты. Однако могилы его ни в склепе, ни на кладбище я не отыскал. А ведь искал. Тщательно искал».

Кладбище я изучил еще накануне, в ожидании следственной бригады.

Не представляя, каким образом мне удастся разговорить слепую ведьму, я в нерешительности топтался у двери. Настин пес Караул посапывал в своей будке. Надо же было так назвать пса. Караул славился исключительной среди местной собачьей публики молчаливостью. Только морозы выводили его из душевного равновесия, оттого и рычал он в нашу первую встречу. Летом же, по утверждению Анастасии Андреевны, «хоть святые образа из дому выноси, он ухом не поведет».

«Если у них с бабкой это семейное, то мое дело - дрянь». - Толкнув незапертую дверь, я прошел через сени в светлицу. Точнее, в темницу. Портьеры на окнах были плотно задернуты.

Голландская с изразцами печь распространяла вокруг тепло, хотя Ольга Петровна Рачкова-Белявская, кажется, не поднималась из своего кресла, с тех пор как потеряла зрение. А Настя не вставала с постели более суток. Значит, кто-то похлопотал. Я прикоснулся к самовару на столе с белоснежной скатертью. Самовар еще не остыл.

Лицо Ольги Петровны поворачивалось вслед за моими перемещениями. Я был уверен: она знала, что это - я.

- Извините покорно, что без доклада, и позвольте присесть. - Я зачем-то поклонился.

Черту бы она скорее позволила сесть. Я поставил стул напротив помещицы и устроился так, чтоб видеть на родовитом челе ее любую морщину, любую набежавшую тень. Вообще любую реакцию на мои вопросы.

- Разговор наш будет длинный и скучный, - произнес я, глядя в ее мертвые глаза. - Как романы Диккенса. Американские поселенцы когда-то читали их на ночь в семейных кругах.

Предмет одежды, который Ольга Петровна вязала с тех пор, как я очнулся после встречи с вепрем, обрел уже законченные очертания. Это был свитер цвета зрелой черешни с воротником под горло. Свитер лежал на ее коленях. Спицы теперь сменила игла. Старуха короткими стежками сшивала две половины шерстяной кольчуги внушительного размера. Кому сей наряд предназначался, я не представлял.

- Не прикажете ли чаю? - периферийным зрением я заметил, как слева от меня чуть шевельнулась ситцевая занавеска, отрезавшая от комнаты чулан, где хранились вещи Настиного отца. В частности, уже подаренные мне байковые кальсоны. Донашивать за покойником, конечно, плохая примета, но я - донашивал. В Пустырях вообще хороших примет не осталось. А холода стояли собачьи. Караул подтвердил бы. Так что с практической стороны дела Настя была права: «Лучше носить чужие подштанники, чем заработать простатит».

- Ну, как угодно-с. - Колебания занавески не вызвали во мне ответных вибраций. Я твердо решил продолжать в том же духе. В конце концов, мы не с Гертрудой отношения выясняли, и кидаться в крайности, протыкая шпагой чужое имущество, было глупо.

- Вот что. - Я лишь сменил тактику. - Пару актов мы пропустим. Сактируем, как сказала бы Дуся.

Чтобы следующий свитер не начинать. Знаю - не жалуете вы меня, Ольга Петровна. Известно, «скубент». Разночинец, хам, выскочка и все такое. Не партия для внучки вашей. Впрочем, партия давно звучит у нас как-то… Не звучит, одним словом. Но и вы поймите: вам с Настей оставаться здесь далее никак нельзя. Оставаться здесь опасно, а невеста моя на сносях. Решайтесь, Ольга Петровна. Есть смысл. Москву посмотрите.

На последнее мое бестактное предложение слепая старуха тоже никак не отреагировала. Даже игла, зажатая в ее тонких изящных пальцах, не замедлила движения.

- А сейчас я ищу бубен. Отдайте мне его, и простимся. - Я встал и выглянул в окно, отодвинув портьеру.

Смеркалось. Пора было возвращаться в семейное лоно.