Вепрь

- Мы - вправе, - подтвердил я наши полномочия, покосившись на Анастасию Андреевну. - Эта девушка, сударь, приходится вам внучкой. Она ждет объяснений, как ждут их отцы и матери замученных детей. Они, конечно, рабы вашего сиятельства. Мы понимаем-с! Но все они - вправе!

Последние слова, не сдержавшись, я выкрикнул с болью и яростью.

- Хорошо же! - Сдернув с лица марлевую повязку, зоотехник человеческих душ презрительно рассмеялся. - Вы сами напрашиваетесь! А ведь вас уничтожат!

- Нас уже, дедушка. - Вглядываясь в его искаженные морщинами черты, Настя побледнела. - Ты это сделал. Ты убил своего сына и мою мать. Ты отнял жизнь у жены своей, Ольги Петровны. Теперь ты грозишь отнять у меня жениха.

Индифферентно он выслушал ее обвинения.

- Дай мне пистолет, Сережа, - обернулась ко мне Анастасия Андреевна. - Я сама. Это наше семейное дело.

Не смея перечить, я передал ей «Вальтер», и она прицелилась прямо в лицо зоотехнику. Еще мгновение, и грянул бы выстрел.

- Постой, - я опустил ее руку. - Где Захарка, доктор?

- С мальчиком все в порядке. - Сообщение Михаила Андреевича определенно отсрочило его кончину. - Операция не состоялась. Можете вернуть его домой, но сейчас он спит.

Обогнув Белявского, я раздвинул пластиковую занавеску. Мне открылась операционная. В атмосфере витал едва уловимый запах эфира. Я приблизился к пареньку, лежавшему под бестеневой лампой. Мощный осветительный прибор бездействовал, отливая в сумерках голубоватым цветом своего никелированного диска. На цинковом столе были расставлены стеклянные банки с ярлыками, надписанными по латыни, а также разложены шприцы и полный набор хирургических инструментов. На лбу у меня выступила испарина, а ладони моментально вспотели. Сам по себе инструмент меня пугал не больше, чем штык в руках Тимофея. Но для чего совершались эти приготовления?

Пощупав на запястье мальчика пульс, я убедился что он жив. Рядом с ним покоилась кислородная маска, от которой тянулся резиновый шланг к баллону с вентилем. Вся голова Захарки, обритая наголо и смазанная какой-то темной гадостью, ощетинилась вживленными под кожу тонкими, словно иглы, электродами. Подсоединенные к ним разноцветные провода уползали в какие-то осциллографы и прочие приборы, контролирующие, надо полагать, жизнедеятельность организма в ходе операции. Некоторые устройства напоминали реквизит научно-фантастических фильмов. Особенно те, что похожи были на телевизоры, укомплектованные странной клавиатурой с латинскими буквами. Если о низкочастотных генераторах, преобразователях и усилителях слабых импульсов я мельком слышал в чуждой мне компании радиоманьяков, проявить интерес к увлечению которых я мог разве что после третьей бутылки рома, то о том, как выглядит компьютер, даже не догадывался.

Заметил я и придвинутые вплотную к соседней стене четырехколесные носилки с чьим-то телом, окоченевшим под накрахмаленной простыней. Подняв ее за уголок, я обнаружил заведующего клубом. Паскевич лежал на животе, прислушиваясь к резиновой подстилке. Я перевернул его на спину. Для этого мне пришлось расстегнуть ремешки, обхватывавшие его запястья и щиколотки.

Голова генерала была по самую шею туго обмотана марлей, отчего он смахивал на Христову невесту. Лицо Паскевича исказила безобразная гримаса. Зубы его намертво впились в какой-то каучуковый брусок. На полу валялся шлем, похожий на те, в каких щеголяли первые авиаторы: металлический, но обеспеченный кожаными ушами. От шлема тянулись такие же разноцветные провода, как и от головы мальчика, и они были подсоединены к той же футуристической электродоилке. Наклонившись, я обнаружил, что вся изнанка шлема была сплошь усажена короткой стальной щетиной. Только величайший инквизитор мог сотворить похожую штуковину. Испанский сапог с ней рядом не стоял. Тот, на кого надели бы эту каскетку, мог отречься, я полагаю, даже от собственного имени. Поискав пульс на запястье Паскевича, я обратил внимание на едва заметный след внутривенного укола. Пульс я, разумеется, не нашел. И без того было ясно, что заведующий клубом давно отбросил копыта. «Ну что ж, в известном смысле они сняли грех с моей души», - подумал я тогда, помню, с облегчением.

«Нас посмертно увольняют», - сто лет назад признался мне Паскевич. Если б его не «уволил» академик, мне пришлось бы взять на себя эту гуманитарную миссию. И, ей-богу, я бы взял ее. А так мне осталось забрать мальчика, освободив предварительно его голову от электродов. С Захаркой на руках я вышел к родственникам.

В их отношениях мало что изменилось. Настя, вздрагивая от ненависти, держала собственного деда на прицеле. Ветеринар же, сидя в кресле, зачехленном рыжей клеенкой с плохо затертыми пятнами крови, смотрел прямо на нее. Эти-то пятна и привели меня с Анастасией Андреевной в состояние оторопи, когда мы только вошли.

- Всего пять часов назад бегал таким живчиком и поди ж ты! - обратился я к Михаилу Андреевичу. - Но точка на вене подозрительная.

- Укол, - равнодушно ответил Белявский. - Местный наркоз. Не те уж годы, чтоб ложиться под общий. Сердце могло не выдержать.