Верь мне (СИ)

— Аришка, ты чего? — чуть отстранился Горский, испугавшись ее слез. — Я опять тебя обидел? Родная, не плачь, я не трону…

В ответ коснулись его лица ее пальцы. Чуть дрожа, прошлись они по щетине его, по скулам, из закоулков памяти выуживая воспоминания, как уже когда-то вот так его касались… Плача, Арина сама к губам его жадно прильнула.

Глубокая ночь, спят давно постояльцы, но в окне одного из номеров Арининого отеля все еще горит свет. Два человека на диване отчаянно вспоминали друг друга. Ругая себя, кляня за предательство, обнимал муж свою жену, целовал и не знал, кому молиться, чтобы навсегда стерлись из ее памяти обиды, чтоб не плакала больше, глядя на него, чтоб поверила, доверилась и к нему вернулась.

Арина сдалась, не сопротивлялась больше. Может, и не совсем пока, только на одну сегодняшнюю ночь, но сдалась. Резко отстранившись, с грохотом отодвинул Горский от дивана маленький столик. Растерянную жену свою подхватил как былинку и потащил на кровать — усадил Арину на краешек и на колени перед ней опустился. Подполз вплотную, ноги ее раздвигая, за бедра обнял и в глаза заглянул.

— Прости меня, Аришка! Родная моя женщина, прости! — с отчаянием, с мольбой зазвучали его слова.

— Обними меня, — еле слышно ответила Арина.

И он обнял. К животу ее щекой припал, в кулаках сжимая пушистую ткань халата. А под ним дрожит ее тело — чувствует Горский и дрожь, и жар ее кожи, и стук разбитого сердечка.

— Прости меня, Аришка…

Чуть отстранился, опустился и к Арининой коленке губами осторожно прикоснулся, целуя выше, выше, выше… Полы халата отодвигая, бедра ее напряженные ласково гладя. К черту халат! К пояску потянулся, халат стянул и вперед подался — гладя спину ее, целовал живот, ложбинку, груди и с упоением ощущал, как Арина склонилась, обняла его и ему в макушку носиком уткнулась; дождалась, пока приподнимется, и, отчаянно целуя, к пуговичкам на рубашке его потянулась…

Полетела к чертям собачьим его рубашка. А следом — все остальное. Арина прошлась взглядом по телу своего мужа — ее ведь мужчина, законный! Такой красивый, возмужавший, взрослый… Таких кастрировать с рождения нужно, не дожидаясь ливней женских слез. Злость на его любовниц захлестнула Арину — по какому праву столько лет они трогали то, что только ей принадлежит по закону?

— Кобель ты проклятый! — прошептала она в сердцах. — Ненавижу тебя, Горский! И баб твоих ненавижу…

— Ненавидь, родная, только любить не прекращай, ладно? — наползая, укрывая ее своим телом, прошептал Горский.

Двадцать лет она никого к себе не подпускала, храня верность неверному мужу, отвыкла она от мужской ласки — ей страшно немножко, и терзают мысли, что теперь разочарует его, искушенного, пресытившегося, своей неумелостью. Но он целует так жадно, что сомнения отступают — этому кобелю проклятому сегодня она одна нужна. И вот лежит она среди подушек, ощущая жар и тяжесть мужского тела, и чувствует, как под шквалом его поцелуев восстает из пепла ее женская сущность — возрождается в ласковых объятиях и тянется к своему мужчине.

Совсем ведь голову потеряла… А Горскому только это и надо. Не останавливаясь, целует приоткрытые губы ее, шею, грудь, живот… Обнимает, гладит, подчиняет, и наконец берет ее нежно, мягко, осторожно, не оставляя ни секунды ей на сомнения. И нежность, и мягкость его иллюзорны: захочет она остановить, уйти, оставить его — не даст. Нагло пользуется ее слабостью перед ним, понимая, что другого шанса может и не быть. И если Арина решит вдруг завтра от него отказаться, если вспомнит в очередной раз о гордости и всех своих обидах и решит, что порознь им все-таки будет лучше, то хочет он, чтобы вспомнила она в ту минуту его и эту ночь. Как он целовал, как сама целовала… Как пальцы их сплетались, тела в одно сливались… Как дышала тяжело, как губы кусала, отдаваясь… Как глаза у обоих блестели, моля не останавливаться, не возвращаться в горькую реальность. Пусть помнит! Не может он допустить, чтоб она неверное решение приняла. Он даст ей время, все сделает, как она хочет — пусть думает, что решение за ней! Но он-то все уже решил. А раз решил — любой ценой он своего добьется.

***

Арина лежала на груди мужа, слушала, как громко бьется его сердце, и наслаждалась ласковым объятием — обнимая, Горский легонько поглаживал ее плечо, а ей мурчать хотелось от удовольствия. Она сдалась сегодня. Отравленная сладким ядом искушения, лежит она в одной постели с любимым мужчиной и перебирает в памяти крупицы случившегося безумия. Жалеет? Конечно, жалеет. Потому что понимает, что память об этой ночи заставит теперь изнывать от тоски каждый раз, когда одна окажется в своей постели. И все-таки, если б можно было все открутить назад, Арина поступила б так же. Как мушка увязла она в паутине своего мужа, и что делать с этим — не знает.

— Горский, оставь меня в покое, а… — тихо вздохнула Арина, прижимаясь к горячему телу мужа. — Хотя б на время. Я не могу так, я себя теряю, когда ты рядом.

— Жалеешь об этой ночи?