Верь (СИ)

Не вижу, что ему больно, вообще ничего не вижу из-за слёз. Как же он меня бесит, сволочь! Молчит, сказать ему нечего. Вырываю свою руку с его хватки, почти вывихнув себе плечо. Мне не больно, это просто рука, это просто человек, которого ненавижу так же сильно, как и люблю.

Надо его стукнуть, где там тот торшер? Вот приложу его им пару сотню раз и мне полегчает, сердце не так сильно будет болеть. Поворачиваюсь в сторону гостиной и кухни и замечаю, что кто-то сломал здесь добрую половину мебели. Чем они здесь занимались? Дрались? Почему совсем Каю не досталось и почему меня не позвали посмотреть? Что-то не уверена за кого бы я болела: за Юру — кобеля или за эту сволочь?

Чёрт, как же мне больно, сердце разрывается, дышать не могу. Стираю слезы рукой, а взглядом ищу чем и буду бить этого гада. Где, мать его, торшер?

— Все сказала? — слышу его голос и жалею, что нечем бросить в его наглую рожу.

— Не все! — вскрикиваю. — Далеко не все!

Замолкаю, чтобы вдохнуть и подавить желание набросится на него, то ли с кулаками, то ли что бы изнасиловать. О чём я вообще думаю? Сумасшедшая!

— А что ещё? — его спокойствие вызывает желание дать ему по лицу кулаком, и я бы сделала это с удовольствием, да силы не равны.

— Ещё, — резко вдыхаю воздух, — что у тебя с этой шваброй было, а? Какого хрена она тебе так глазки строила и намекала на общее бурное прошлое? Что это за прошлое такое? А?

Смотрю на него еле сдерживая злость и ревность — поистине гремучую смесь чувств. Вот я сдерживаюсь, а он просто взял и, как раньше, самодовольно улыбнулся! Мол не скажу я тебе ничего, или что похуже. Все, плевать, что силы не равны. Пытаюсь дать ему кулаком в челюсть, но он мало того, что перехватывает мою руку, но и как-то умудряется забросить меня на плечо. Вскрикиваю и пытаюсь двинуть гада коленом в живот, за что получаю по мягкому месту пятерней.

— Теперь моя очередь, — объявляет с некой насмешливой интонацией и несет меня не в ванную, не в гостиную, а одну из закрытых комнат.

В нос ударяет затхлый запах, а затем чихаю от пыли. Меня возвращают в вертикальное положение и даже отпускают, что бы могла осмотреться. Детская, старая детская для мальчика. Большая застеленная одеялом с Черепашками ниндзя кровать. На полках игрушки, книжки, в одном углу составлены плюшевые игрушки.

— В этой квартире моя семья жила, когда отцу нужно было часто посещать его фирму. Видишь ту вмятину на шкафу?

Невольно присаживаюсь на запыленную кровать и оглядываюсь по сторонам в растерянности. Знакомая обстановка, на некоторых фотографиях видела ее. Шкаф тоже вижу, в углу возле занавешенного окна, и вмятина на нем тоже есть, причем не одна. Странно, разве они недостаточно богаты что бы купить новую мебель? Или вмятины появились позже? Такое впечатление что в этой комнате не было никого многие годы, фотографии на стенке совсем запылились.

— Ее оставил отец, избив мою мать. Мама тогда чуть не умерла, потому что он решил, что она «не так» посмотрела на доставщика еды. На человека, которого видела первый и единственный раз в жизни! Мой отец был просто человеком, а не оборотнем, но его тоже можно назвать монстром. Много людей, например, охотники — монстры. Я не могу этого изменить, как и то, что я тоже монстр.

Не понимаю, что он хочет сказать, но от самой интонации все внутри замирает, словно мне открыли секрет, о котором никто не знает. Мне жаль его, но смею ли утешать того, кто в утешении не нуждается? Теперь понимаю, что от части стало причиной смерти его родителей, но не могу сказать и слова по этому поводу. Перед глазами все время появляется образ того мальчишки, которого очень давно пообещала спасти. Видела бы меня сейчас маленькая я, была бы очень разочарована. Что со мной случилось, что сделало меня такой? Когда стала такой трусихой?

Кай опускается на колени перед кроватью и берет меня за дрожащие руки. Наши пальцы сразу же переплетаются в крепкий замок, связывая нас куда сильнее чем штамп в паспорте. Мы смотрим друг другу в глаза, его уже обычные, голубые словно небо в летний день. Не чувствую боли, разве что немного, потому что не могу пока прижать его к груди и отдать всю жалость, любовь и заботу, которые чувствую своим больным сердцем.

— Я говорю тебе это, что бы знала: если не спрашиваю — не значит, что не хочу спросить. Просто есть то, чем делится невыносимо больно, как например моё прошлое. И есть то, что мне страшно узнать. За что я не смогу себя никогда простить, как то, что не был рядом, не защитил, когда был больше всего нужен.

Поджимаю губы, по щекам текут слезы, как-то не так я себе представляла этот разговор. Расцепляю наши руки, чтобы притянуть его за голову и обнять, чувствуя, как снова плачу.

— Плакса, — слышу перед тем, как он мягко выбирается с моих объятий, толком и не дав себя пожалеть. — Задушишь же…