Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

«Однажды, – рассказывает она дальше, – я работала в Турции на съемочной площадке. Меня приехал навестить мой младший сын. Мы разговаривали, смеялись. И вот он отошел понаблюдать за какой-то местной птичкой – он много интересовался ими, пока был там, – а ко мне подошел продюсер картины. Оказывается, он тоже наблюдал за нами. Он был слегка навеселе после ужина. И вдруг он говорит: “Вы с сыном так любите друг друга. Я всю свою жизнь был эгоистом. Никогда не испытывал ничего подобного”. Он заплакал. Я не знала, что ему ответить, поэтому просто обняла его и поцеловала. Члены нашей группы, оказавшиеся поблизости, должно быть, подумали: “Чем это там Кэт занимается?”».

Она хихикает, закуривает сигарету, затягивается и смотрит на изрезанную равнину. Она убирает седые волосы с глаз.

«На что это похоже? – спрашиваю я. – Находиться на съемочной площадке, работать с кинозвездами?»

Она пожимает плечами. «Актеры, когда они приходят поговорить со мной, точно так же сидят на моем ящике, как и все остальные. Но бóльшую часть времени я разговариваю с другими членами группы. В любом случае актерам приходится общаться со слишком многими людьми, – она выдыхает, из ее ноздрей вырываются струйки дыма. – Я помню одну актрису, она была немного не в себе. К тому же довольно знаменита. С ней были личный тренер, травник, гомеопат и персональный помощник. Помощница готовила ей еду. Как-то раз врач-гомеопат заболела, и мне пришлось ухаживать за ней, что было довольно забавно, если вдуматься».

Я смеюсь. Она откидывается на свой рюкзак и стряхивает пепел с сигареты.

«Но на съемочной площадке есть и множество других людей – плотников, электриков, водителей, уборщиков туалетов, – именно с ними я провожу свое время. Никто не обращает внимания на уборщика туалетов, но я думаю, что он достаточно важный человек. Видишь ли, жизнь может стать довольно трудной без чистого туалета».

Это правда. Чистая уборная – это одна из первых вещей, которую учишься ценить во время пешего туризма. Особенно в Индии.

«У меня есть теория насчет мужчин и туалетов», – говорит она.

«Да ну?»

«Однажды на съемочной площадке я сидела в передвижном туалете и услышала, как в соседней кабинке переговаривались мужчины. На самом деле это глубокая философская штука. Так что у меня есть теория, что мужчины говорят о своих чувствах только тогда, когда мочатся».

Она ждет, когда я перестану смеяться.

«Киношники, – она качает головой, – они все так усердно работают. Люди, которые устанавливают освещение и монтируют декорации, работают в ужасных условиях – иногда по двадцать часов в день, и никому до них нет дела. Когда я работала на съемках фильма в Турции, этим людям пришлось тащить огромные светильники на вершину горы в четыре часа утра, работать весь день и спускать их, после того как все разошлись по отелям. Затем они повторили все это на следующий день. Просто ужас, – чуть вздрогнув, она смотрит на меня. – Ох, я все болтаю и болтаю, как будто у меня словесный понос. Ты там еще не уснул?»

«Все в порядке. Я вас с удовольствием слушаю», – я говорю вполне серьезно.

«Ладно, – отвечает она, улыбаясь, – ты уж останови меня, пожалуйста, если я увлекусь. Ты же знаешь, с меня станет».

Она делает последнюю затяжку, бросает сигарету и давит ее ботинком. Бросает взгляд на шоссе.

«Думаю, нам пора двигаться дальше».

Я совершенно забыл о сегодняшнем походе. Я тоже смотрю на шоссе: мерцающая черная линия, уходящая за горизонт. Мы упаковываем оставшиеся продукты.

«Знаешь, – говорит Кэт, – я вспоминаю один случай, когда у нас было особенно много работы, ужасно много. Я работала с половины шестого утра до половины двенадцатого ночи. Сколько это часов? Шестнадцать, восемнадцать?»

«Очень много».

«В общем, в ту ночь я принимала ванну с бокалом вина в руке и внезапно разозлилась. Я была так зла на то, как они изматывают людей. Прямо там я придумала страстную речь, чтобы высказать ее продюсеру. На следующий день он был на площадке, сидел в одиночестве, и я подумала, что должна ему все сказать. Потом я подумала: “Нет, это безумие”, но все равно заставила себя пойти. В общем, подошла я к нему – колени у меня, конечно, дрожали, и я сказала: “Нам надо поговорить”. Он спросил: “Точно надо?” Я сказала: “Да, надо”. И он медленно встал. Он был стариком: ему, должно быть, было за семьдесят. Мы пошли прогуляться в поле. Когда я планировала речь, я воображала, что усажу его на свой табурет и произнесу эти слова, но мы с ним просто гуляли».

Ее голос становится тише, и я пододвигаюсь ближе, чтобы расслышать ее.

«Я сказала ему: “Я хочу рассказать вам о своем рабочем дне. Вчера я работала с половины шестого утра до половины двенадцатого ночи. Я принимала пациентов каждые восемь-десять минут, и последний, кто ушел от меня, был в слезах от тяжелой работы. Взрослый мужчина в слезах! Это неправильно”.