Вера

Но случай в лагпункте Ларионова показал не только жестокость и беспринципность карательной машины. Ларионов впервые задумался о том, что лагеря не могли существовать так долго, если бы не покорность людей. Взбунтовавшиеся организованно лагеря могли стереть с лица земли существующую власть при определенном совпадении событий: например, если армия встала бы на сторону сопротивления. Он ужаснулся такой мысли, но сомнение относительно справедливости системы по отношению к собственному народу, которое снедало его долгие годы, возрастало и крепло. Он только не мог понять, кого винить в том, как все обернулось. Если в этом был повинен один человек, как мог весь народ быть столь безвольным и бессловесным, чтобы позволить этому человеку истреблять себя? Если же в этом было повинно много людей, как могло так случиться, что в одном месте и в одно время собралось столько безумцев с одинаковым образом мышления?

Ларионов знал искренних и совестливых коммунистов и не мог объяснить, как сборище подлецов могло заставить честных людей верить им и служить злу. Он впервые задался страшным для себя вопросом: что сделал бы он, прикажи ему расстреливать людей без суда и следствия, без должных доказательств и правосудия? Этот вопрос казался ему страшным – на войне он никогда не задавался им. Он и там шел убивать по приказу. Но на войне он знал, что противоборствующая сторона вооружена. Здесь же уничтожение казалось ему особенно противным человеческой натуре, потому что убивали безоружных и бессильных перед обстоятельствами людей.

Ларионов знал в глубине души и то, что, будь он на месте зэков, тоже схватил бы в руки топор и попытался противостоять убийству. От этих мыслей Ларионов почувствовал жар.

Он понял, что тройка была озадачена сложившимися обстоятельствами. Этим необходимо было воспользоваться, чтобы избавиться от нее.

– Вот что, товарищ полковник. Произошло неприятное событие, – начал Ларионов, – было расстреляно много народу.

– Квота перевыполнена, – сказал Грязлов.

Полковник покачал головой.

– Мы планировали ограничиться двумя сотнями голов, – процедил полковник, словно говоря про скот. – А получили шестьсот с лишним.

– Заключенные будут отсылать в центр жалобы. Кроме того, в Приказе ясно указывается невозможность превышать квоты без разрешения товарища Ежова, – вдруг сказал Ларионов. – Не будет ли вернее исключить из рапорта ненужные подробности?

Полковник тупо смотрел на Ларионова.

– А где список? – спросил он. – Надо бы отправить кого-нибудь его отыскать.

– Непременно, – сказал Ларионов. – Я думаю, этим лучше всего заняться товарищу Грязлову.

Грязлов вспыхнул от неожиданности. Ларионов редко доверял ему подобные вопросы, имея приближенных, которые обычно занимались его делами.

– Только сначала предлагаю поужинать, – сказал Ларионов с улыбкой, хотя губы его слегка дрогнули. Он еще чувствовал в ноздрях запах крови на плацу, и его подташнивало. Ощущал плотоядный страх за жизнь уцелевших людей и осознавал нависшую над его женщиной угрозу.

Полковник вздохнул. Он сильно испугался, и предложение Ларионова показалось ему уместным.

Во время ужина Ларионов не ел и то и дело поглядывал на дверь. В середине ужина вошел Паздеев с дровами. Он молча прошел в амбар, и Ларионов тут же последовал за ним. Они пробыли там недолго, и Ларионов вернулся в достаточно благодушном настроении.

– Товарищ Грязлов уже насытился, полагаю, – сказал он с усмешкой. – Киря, иди ищи список, а мы пока тут потолкуем.

Грязлов нехотя удалился, а Ларионов задумчиво смотрел ему вслед. Во время ужина часто приходили то Кузьмич, то Фролов, то Касымов, то Федосья доложить и получить распоряжения. Тяжелораненые были отправлены под конвоем в Сухой овраг, незначительно пострадавшие остались в лагпункте. Лариса осталась, так как рана ее была не тяжелая, а долгая дорога по морозу в грузовике могла навредить ей и ребенку. Федосья шепнула Ларионову, что Ирина и Инесса Павловна были с ней и в безопасности. Она также сказала Ларионову, что Анисья ранена в ключицу и отправлена к Прусту. Ларионов был печален, но внешне безразличен и холоден.

Через некоторое время вернулся Грязлов и доложил, что найти список не удалось. Полковник тут же предложил начать обыскивать бараки, но Ларионов перебил его:

– Если кто-то из заключенных нашел список и унес в барак, его уже давно сожгли. Они могут быть уголовниками и контрреволюционерами, но не идиотами, – сказал он, но никто не заметил его сарказма.

Полковник думал, что в словах Ларионова был смысл, но из-за лени, стресса и скудоумия не мог сообразить, что делать дальше.

– Я предлагаю вот что, – сказал спокойно Ларионов, предварительно отослав Грязлова прочь, что последнего сильно задело. – Возьмем за основу список погибших. Среди них явно больша́я часть тех, кто и так должен был быть расстрелян.

Полковник наклонил голову в знак того, что эта мысль была ему ясна и он требует продолжения.