Вера

– Верочка, – сказал он осторожно. – Я возвращаюсь в полк в понедельник. Это моя работа. И все это так далеко отсюда – в пыльном Туркестане… варвары среди варваров… Я буду долго отсутствовать и не знаю, останусь ли я вообще жив. Я военный, и мы погибаем часто и внезапно.

Он говорил это, не в силах взглянуть ей в глаза. Он смотрел во тьму окна, чувствуя, как слезы стали душить его, не понимая, зачем он говорит ей все это, зачем рушит их возможное счастье.

– Я ваш друг, и таким останусь навеки. И чувствую за вас ответственность, потому что я старше, и ваша семья добра ко мне…

Ларионов тер лоб, понимая, как ужасно то, что он говорит, чему свидетельствовало молчание Веры.

– Я хотел бы вашего понимания этой ситуации. Вера, прошу вас, не молчите!

Он наконец решился посмотреть на нее. Бледная и спокойная, как статуя Исиды, Вера сидела с прямой спиной на кровати, напоминая сейчас Киру. Она казалась теперь необычайно красивой и взрослой, и у Ларионова сжалось сердце. Его мгновенно снова охватили сомнения в праведности своих убеждений.

– Григорий Александрович, – сказала Вера покорно, словно птичка с обрубленными крылышками, – я понимаю вас и я согласна с вашим решением, каким бы оно ни было. Не беспокойтесь, я буду благоразумной.

Ларионов почувствовал, как скоро горечь проникала во все его клетки. Он знал, хоть и не мог ничего с собой поделать, что совершает что-то страшное, противное его душе, необратимое. И это знание было еще более ужасно оттого, что он видел, что она это тоже знала, но принимала его решение смиренно.

– Только выполните одно, – вдруг сказала она, и Ларионов увидел слабый блеск на дне ее глаз, – только обещайте.

Он вздохнул.

– Я обещаю, Вера.

– Прошу остаться здесь до конца. Так надо.

Ларионов молчал и выглядел несчастным.

– Вы обещали! – твердо сказала Вера.

– Хорошо, я сделаю так, как вы прикажете.

Возникло тягостное молчание.

– Пойдемте пить чай, – сказала тихо Вера. – Мы слишком долго отсутствуем.

Ларионов проводил ее восхищенным взглядом, теперь уже безвозвратно охваченный стремлением к ней.

Ларионов, оказавшись не в силах скрывать переживаний, был довольно мрачен. Но Вера выглядела спокойной и даже благостной. Она нежно улыбалась всем, подошла к Подушкину, сидевшему, нахохлившись, на диване, тоже несчастному и отрешенному, поговорила нежно с ним, потом целовала и ласкала мать, после отца. Затем похвалила пироги Степаниды и съела несколько кусочков. И так, Ларионов видел, постепенно она своими волей и теплом создала ту атмосферу вокруг, которую было всем надо.

И от этого еще сквернее стало ему на душе. Ларионов чувствовал, что хотел ее в своей жизни, и при этом сделал все, чтобы обрубить. Напряжение от этих мыслей нарастало в нем, он пытался находить оправдания своей глупости и поспешности заключений о предрешенной судьбе. И оттого, что это было сложно сделать, его охватывала ярость на самого себя. А Веру он теперь не мог вопреки собственным убеждениям выпустить из виду. Она словно еще больше распалила Ларионова покорным согласием с его решением держаться на расстоянии.

В эту ночь снова никто не спал.

Вера пришла к матери в спальню, пока отец, Краснопольский, Алеша и Ларионов играли на веранде в преферанс. Она любила ласкаться с матерью, но в этот вечер Вера пришла к ней потому, что не могла в полной мере совладать с первой болью. Она не могла и не хотела открываться матери, но ей необходимо было ощутить ее абсолютную любовь, которую она ждала от мужчины и не получила.

– Ну что, душа моя, – сказала нежно Алина Аркадьевна, прижимая дочь к груди, – намаялась?

Вера молчала и перебирала кружева на ночной сорочке Алины Аркадьевны.

– Скажи мне, дружочек, о чем вы беседовали с Григорием Александровичем? – спросила Алина Аркадьевна между прочим.

Вера поцеловала ей руку.

– Он уезжает в понедельник навсегда, – сказала Вера просто.

Алина Аркадьевна гладила Веру по голове и улыбалась.

– Ты влюблена в него, не так ли?

Вера похолодела, но лежала неподвижно, проводя пальцами по прожилкам на материнских руках.

– «Я не больна: Я… знаешь, няня… влю-бле-на»[9], – прошептала Вера и улыбнулась. – Мама, а он нравится тебе?

Алина Аркадьевна засмеялась.

– Да, он мне пришелся по душе.

– И отчего же? – возбужденно спросила Вера: ей хотелось говорить о Ларионове беспрестанно.

– Оттого, что он честен с тобой и нами, оттого, что добр, хоть и горд, и горяч… Мне нравятся решительные мужчины.

Вера села в кровати, изумленная тем, как много знала и понимала мать. Ее легкость и непринужденность не мешали ей видеть сущность происходящего.

– И он еще не готов к тому, что с ним происходит, Верочка, – добавила мягко Алина Аркадьевна.

– Почему же?! – воскликнула Вера.

– Тише. – Мать прижала ее к себе. – Потому, милая, что он одинок, в его жизни не было семьи и любви. Он молод, растерян и ищет свое место в жизни, а ты… ты еще слишком юна, чтобы оказать ему необходимую поддержку.

– Но я изменюсь! А он… он так и не узнает об этом?

Лицо Веры сложилось в гримасу.