Вера

– Ну, ну, – обняла ее крепко Алина Аркадьевна. – Этого никто не знает. Послушай меня, Верочка. Всему есть свое время. Если твой Ларионов действительно тот, кто предназначен тебе, он будет в твоей жизни. А если нет, ты никогда больше его не увидишь или, даже если увидишь, твои прежние чувства и восприятие изменятся. Ты должна научиться ждать и доверять провидению. Как писал твой папа из ташкентской командировки – «мактуб»[10]. И твой любимый Пушкин с его «случаем – Богом-изобретателем»…

Вера вдруг почувствовала облегчение. Она по-прежнему считала, что Ларионов был неправ в своем решении, но слова матери соответствовали ее душевным настройкам, и Вера постепенно успокоилась и оживилась.

– Что же мне делать, мама? – спросила она ласково.

Алина Аркадьевна обняла дочь и покачивалась с ней тихонько, как с младенцем на руках.

– Ничего. Перестань капризничать. Остынь, ты ставишь Григория в затруднительное положение.

– Почему?

– Потому что ты тоже нравишься ему, иначе захотел бы он так скоро уехать?

Вера почувствовала прилив тепла и счастья.

– Мама, как же хорошо! Как отлично!

Алина Аркадьевна смеялась.

– Моя непослушная, глупая обезьянка, – ласкала она Веру. – Конечно, он не в себе – бедняга. Ты вскружила ему голову, и он поддался этому порыву. А между тем вам с Кирой через месяц за парту.

– Мама, а ведь я чувствую, что буду счастлива! И что столько меня впереди ждет хорошего!

– Конечно, Верочка, – радовалась мать.

– Мама, а папе он нравится? – говорила Вера, но уже радостно.

– Нравится, – смеялась мать. – Только пьет он много и не ест ничего.

– Мама, а он любезный и добрый. Он красивый и ласковый… только очень грустный…

Алина Аркадьевна улыбалась нежности и заблуждениям молодого страстного ума. Ей понравился Ларионов. Единственное, что беспокоило Алину Аркадьевну, – это его горячий нрав, скрытый за внешней бесстрастностью и сдержанностью. Но теперь, поняв, что Ларионов приостановил пыл Веры, она стала ему доверять и еще больше его уважать.

– А что же с Подушкиным? – улыбнулась мать. – Он-то каков!

– Женя – добрый друг, мама. Я люблю его и люблю. Он мне дорог, как Алеша.

Алина Аркадьевна вздохнула.

– Дорог, как Алеша… Ох ты, глупышка моя. А он влюблен и страдает.

Вера вскочила.

– Уф, мама! Он все это напридумывал.

– Это еще отчего?

– А вот отчего. Подушкин в очках и похож на доброго снегиря, а такие могут быть только друзьями!

Алина Аркадьевна захохотала всей своей натренированной годами диафрагмой. С ней стала хохотать и Вера.

– Я хочу, чтобы поскорее наступил день, – сказала она задумчиво.

– И что же? – спросила лукаво мать.

– Тогда Ларионов увидит, что мне все равно. Что все забыто! И придет дядя Архип с гармонью, и как мы будем петь и танцевать! Я обожаю танцевать, мама!

Вера вскочила на кровати и стала на ней танцевать, играя шалью Алины Аркадьевны над головой, как одалиска.

Алина Аркадьевна смеялась от гордости и счастья за дочь. Но подспудно она думала и о другом. Она понимала Ларионова, и ей было жаль его и Веру, но его сейчас больше. Ведь Вера оставалась с любимой семьей, с друзьями, окруженная лаской, он же вынужден был лишиться уюта; Вера с ее молодостью и счастливой душой шла по жизни легко, ему же предстояло, как чувствовала Алина Аркадьевна, искать себя в кромешной тьме его (выбранной за него кем-то) жизни.

– Вот что, – вдруг сказала Алина Аркадьевна. – Я посоветуюсь с папой.

– О чем? – испуганно спросила Вера, и сердце ее снова заколотилось.

– Я попрошу его поговорить с Ларионовым. Ларионов должен знать, что двери нашего дома открыты для него, но не из вежливости, а со всей искренностью. Он поймет.

– Ах, мама! – Вера почти запрыгнула на мать и стала покрывать ее поцелуями до удушья.

– Ты счастлива?

– Да! Да! Да! Очень! – Вера поцеловала мать на прощание и бросилась в свою спальню.

Мужчины все еще играли в преферанс на веранде, а рядом спал на кушетке Подушкин.

– Что за человек! – восклицал Дмитрий Анатольевич, обращаясь к Ларионову. – Хоть с Краснопольским играй, он мне проигрывает.

Ларионов довольно ухмылялся. Ему нравилось быть с Дмитрием Анатольевичем. Его тяга к собственному отцу выражалась в тяге к отцу Веры. Доверие, появившееся между ним и Верой, установилось и между ним и ее отцом.

– Нет уж, – бросил карты Дмитрий Анатольевич, – завтра сыграем в ломбер[11]. Вы играете в ломбер?

– Я никогда не играл, – ответил Ларионов.

– Тогда научу вас и буду выигрывать! – обрадовался по-ребячески Дмитрий Анатольевич.

– Согласен, – улыбнулся Ларионов.

– А когда ты приедешь в следующее увольнение, – вдруг сказал Алеша, – мы обязательно пойдем на охоту. Это чудо! Сам я не охотник, но отец и дядя Архип – замечательные!

Ларионов смутился и почувствовал, что снова теряется.

– Непременно! – воскликнул Дмитрий Анатольевич. – К тому же вы отличный стрелок, что очевидно и чего не скажешь обо мне и тем более об Алеше.

– Только об одном стоит задуматься, – произнес с расстановкой Краснопольский, – не будут ли излишние волнения у Верочки. Она очень впечатлительна.

– О чем вы? – резко и неодобрительно спросил Алеша.

Ларионов вспыхнул.