Вера

– Мать честная! – закричали женщины. – Клавка, глянь. Банкет!

В барак зашла Клавка и окинула взглядом еду.

– Кто принес? – спросила она сурово.

Бригадирша кивнула на Александрову.

– Сама ела?

– Нет, я не буду, – спокойно ответила Ирина.

– Гордая, что ли? – засмеялась Клава. – Или глупая?

Она быстро распределила ценные харчи между своими. Женщины молча жевали. Инесса Павловна тоже взяла свое.

– Ира, ты должна есть.

– Я не могу есть их еду, – тихо сказала Ирина Инессе Павловне.

Инесса Павловна смотрела на нее с нежностью и состраданием.

– Ты думаешь, мне приятно доедать за ними? – вдруг сказала она ровным голосом. – Но я должна выжить. У меня есть Лева, я хочу еще увидеть его. А у тебя – мама. И она страдает из-за твоей судьбы. Ты должна жить!

Ирина легла на полку, поджав ноги. Она достала что-то из своего ридикюля, припрятанного по ее просьбе Инессой Павловной, потом запрятала ридикюль и заплакала – беззвучно, горько, надрывно.

– Да ты что, девочка? – не выдержала Инесса Павловна и взяла ее голову на колени.

Александрова тряслась от рыданий, и из нее то и дело вырывались стоны.

– Что это с ней? – спросила Клавка, энергично пережевывая пищу. – Помер, что ли, кто?

На эти слова Ирина начала еще горче плакать. Она с момента ареста не плакала. И сейчас, когда она оказалась в лагпункте, в конце этого путешествия, словно обмякла.

– Это ужасно! – причитала она. – Как это страшно! За что?! За что?!

– Такое бывает в первые недели, – промолвила Варвара-бригадирша. – Потом привыкнет, если не помрет.

– Нет, – тихо сказала Инесса Павловна, – тут что-то другое. Я знала Иру по этапу. Мы уже там понимали, что нас не ждет ничего хорошего. На этапе погибали люди…

– Всем привет! – влетела с мороза Полька Курочкина. – А кто это плачет?

Она побежала к Ирине и наклонилась к ней.

– Голубушка, да что же это?! Ты не плачь! Мы полюбим тебя, – ласково шептала она.

Ирина подняла голову и смотрела на Польку, словно узнавая себя прежнюю.

Она оглядела женщин вокруг. Они были такие разные и при этом объединенные здесь общим горем. Она вспомнила мать с ее любовью к ней, мать, которая ждала ее. Ирина смотрела на Клавку, та кивала ей, на Ларису Ломакину, которая ей улыбалась, на бригадиршу, азартно подмигнувшую. Это была теперь ее семья.

– Ты чем занималась-то? – спросила Клава Сердючка.

– Я – учительница, – ответила Ирина. – Работала в школе после института.

– Училка, значит! – хмыкнула она. – А у меня тоже высшее образование – дворакадемия с дипломом психолога. Как говорит Кузьмич – высший пилотаж верховой езды!

Женщины захохотали. Ирина улыбнулась. «Вот они, – думалось ей, – русские женщины». Кто они? Матери, жены, сестры; воровки, музыкантши, учительницы, проститутки, блаженные, а в сущности – мученицы. Что знали они в жизни, что видели – одни лишения и предательство! И за любовь платили горем, и побои терпели. Как мало среди них счастливых жен, матерей и дочерей. Только Инесса со своим Левушкой… А остальные, и она в их числе, не знали настоящего счастья.

– Ты послушай, – ласково шептала Инесса Павловна, – нам надо выжить им назло. Мертвые молчат. А мы обязаны говорить. Надо жить…

Ирина прижимала руки к груди.

– Инесса Павловна, – прошептала она. – Я посмотрела в лицо всему самому страшному, что может представить человек! Я не знаю, как жить…

Инесса Павловна обняла ее голову и качала ее, как когда-то мать.

– Ты еще не знаешь себя, моя дорогая. Самое главное внутри тебя – твоя любовь. Ты не представляешь, какой силой она обладает. В ней исцеление. Ее нельзя потерять…

Балаян-Загурская приказала всем идти на ужин. В столовую шли строем. Столовая отличалась от барака только тем, что там не было вагонок, вместо которых стояли длинные, сколоченные как попало из распиленной сосны столы и лавки. На ужин подали баланду – водянистый бульон, из которого редко выныривали куски картошки, свиного сала с кожей, кормовой моркови и переваренного лука. Дали всем по причитающейся пайке хлеба. На второе была сельдь и потемневший мерзлый отварной картофель. На десерт – суррогатный чай с порцией рафинада.

– Мой любимый рататуй, – элегантно улыбнулась Мирра Евсеевна, присаживаясь недалеко от Ирины. – А Фролушка все растет…

В смены лагерного шефа Фролушки особенно не хватало калорий.

Инесса Павловна заметила, как быстро и жадно ела Ирина, и предложила ей свой рацион. Ирина поначалу отказывалась, но потом все же съела. Она сказала Инессе Павловне, что всегда хорошо ела после того, как поплачет, и Инесса Павловна с нежностью погладила ее по голове. Инесса Павловна была несчастна оттого, что приходилось переживать молодым и старикам, детям и больным, попавшим в лагерную систему.

Потом так же строем вернулись в барак. Анисьи не было, и Ирина поняла, что та с Ларионовым. Она легла спать в ватнике, подложив под голову один валенок, а обе ноги засунула в другой. Если бы она постелила ватник на жесткие доски вагонки, ей нечем было бы укрыться, и, наоборот, укройся она ватником, ей бы было жестко спать на вагонке. Это были ее первые шаги к выживанию на зоне.