Вера

Федосья исчезла. Ирина осмотрелась. Барак был прямоугольной формы с четырьмя рядами вагонок – по два с каждой стороны широкого прохода, который зэки прозвали «крестный путь», так как вдоль него нередко дефилировали монахини и пилястры нар напоминали виселицы средних веков. Щели в стенах кое-где заделали подручными средствами – где глиной, где соломой. Из щелей все равно поддувало. В большом проходе между двумя рядами нар стояли две самодельные буржуйки – одна ближе к выходу, другая в конце, где сидели Анисья и еще три девушки. У первой буржуйки стоял кустарно сколоченный столик. Вагонки были прибраны, но создавалось впечатление, что они завалены барахлом: на некоторых лежали соломенные матрацы, на других – набитые ветошью холщовые мешки вместо подушек. Недалеко от того места, куда определили Ирину, лежала старуха Изольда. Ирина нагнулась к ней.

– Вам сильно плохо? – спросила она.

– Это я-то оглохла? – закряхтела Баронесса, с усилием всматриваясь в Ирину. – Мария наша! Дождалась…

Ирина отпрянула. Рядом с Изольдой спала Наташа Рябова. Сашка, руководимая опытом, отправила ее из медпункта «доживать» в барак, так как лечить Рябову было нечем даже в больнице Пруста.

Ирина решила познакомиться с девушками и прошла в дальний конец барака.

Анисья сидела на верхнем этаже нар – там меньше дуло – в шифоновом платье и лисьем тулупе. Ее темные волосы были аккуратно уложены, глаза подведены, ногти покрыты ярко-красным лаком. Как ухожены были ее руки… Рыжая Ангелина с ней рядом, покачивая одной ногой, подпиливала ногти на другой. Напротив, на соседней вагонке, Надежда Семеновна и Раиса играли в самопальные карты, сделанные из склеенных книжных листов. Они постоянно собачились, не стесняясь в выражениях.

Девушки смотрели на Ирину сверху с показной надменностью и даже презрением, словно враждебность была необходима для соблюдения условия их существования.

– Замарашка вшивая, – шепнула Ангелина Анисье. – Контра из ШИЗО.

– Умолкни, – сказала Анисья и одарила Ирину ослепительной улыбкой, внимательно ее при этом изучая. – Кто это у нас тут?

Александрова заколебалась, а потом представилась.

– Александрова. Ирина Александрова.

– Пятьдесят восьмая? – спросила Надя, раскусывая сахар и прихлебывая громко чаем.

– Да, – ответила Ирина, разглядывая сахар.

– Хочешь? – вдруг спросила Анисья и медленно протянула кусок хлеба.

Ангелина подтолкнула ее, но Анисья не обращала на нее внимания, а смотрела только на Ирину. Ирине был знаком этот мокрый хлеб из рациона, и она взяла. Она села на вагонку внизу и медленно жевала, делая вид, что не голодна.

– Я не ем баланду на кухне и хлеб из пайки, – усмехнулась Анисья. – А ты тощая такая – кожа да кости.

Ирина молчала. Анисья спрыгнула вниз и облокотилась на вагонку.

– Тяжело тебе тут придется, – сказала она. – Гордячка.

Ирина посмотрела на нее удивленно. Откуда она знала, что Федосья так назвала ее?

– Я видела майора Ларионова, он рассказал мне про тебя. Он мне тут как муж, – с гордостью сказала она.

Ирина потупила взор и молчала, чувствуя небольшой напор со стороны Анисьи.

– Значит, брезгуешь их еду брать? Это пройдет. С майором старайся не разговаривать, лучше сторонись его – не то он снова тебя закроет в собачник. Он не любит контру. Держись Грязлова, он – ничего. Пять минут потерпишь, зато харчи и одежда будут. При твоей внешности тут на мужское внимание рассчитывать не придется.

Ирина поднялась с нар. Она слышала на улице крики вохры и возню.

– Мне не нужно внимание, – спокойно сказала она, опустив глаза. – Спасибо за хлеб.

Она ушла на свое место, и в это время ворота барака распахнулись и вместе с холодным воздухом под гортанные, но приветливые команды Балаян-Загурской ввалились женщины. Впереди шла Губина. Бросив взгляд на Александрову, она гаркнула:

– Почему не в ШИЗО?!

– Ларионов велел! – крикнула Загурская из прохода.

Губина смерила Ирину взглядом и ушла. Среди заключенных было сразу видно новеньких. Они шли позади, шатаясь и согревая руки дыханием. Кто-то бросился обогреваться у буржуйки; кто-то из-за пазухи вытаскивал небольшие поленья, которые не отняли при обыске, и сбрасывал к печкам как ценные трофеи. Инесса Павловна прошла на свое место и села на вагонку, уронив голову на руки. Она была не похожа на себя. Она тяжело дышала и стонала. Вскоре показались Урманова и Лариса Ломакина. Забута еле забралась на свою вагонку, а Лариса Ломакина села рядом с другими женщинами у буржуйки, серая и обескровленная.

– Мы все здесь погибнем, – прошептала Инесса Павловна. – Ты не знаешь, что такое валить лес…

Ирина быстро подсела к ней.

– Я завтра попрошусь с вами! – сказала она сердечно, обнимая Инессу Павловну и думая, что что-то зависело от ее воли – валить или не валить лес.

– Попросишься! – воскликнула Биссер. – Боже упаси! Посмотри на мои руки. Я никогда больше не смогу играть, и это был первый день.

– Ну что! – закричала Варвара-бригадирша, потирая руки. – Ой, жратвой пахнет!

Ирина вспомнила про мешок и бросилась его разворачивать.

– Вот, – она выложила содержимое на столик, – ешьте.