Вера и личность в меняющемся обществе. Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века

Сегодня мой доклад в клубе «Серп и молот» для кандидатов Первомайск[ого] района. Полон зал. Слушают доклад «ВКП(б) – передовой отряд трудящихся» с затаенным дыханием, как яркую сказку. Я вдохновляюсь, загораюсь и живу, ярко переживаю пройденный путь четырех десятилетий. Я ведь сам почти весь этот путь прошел с партией, пережил каждый шаг. Я рассказываю о великом значении партии, о ее борьбе, о пережитых трудностях. Когда ухожу, сотни благодарных взглядов провожают меня, почти не один человек не ушел из зала во время двухчасового доклада. Старик железнодорожник говорит мне: Вот спасибо, напомнил нам всю жизнь, и так правдиво, как будто я сам все это пережил: «За два часа ты нам всю жизнь партии показал и так красиво и просто». Я спрашиваю юношу и девушку: «не утомил вас 2-х часовым докладом?» «Хорошо бы нас почаще утомлять таким докладом»[945].

К этому времени Ярославскому было шестьдесят лет, он устал, оказался в изоляции от партийных верхов, и его мучили сомнения в себе. «Старая гвардия», к которой он принадлежал, оказалась обойденной, политические правила игры поменялись. Как одержимый Ярославский стремился к постоянному повторению харизматического момента. Чувство энтузиазма было отдано на службу дисциплины. Это служило для Ярославского доказательством того, что он все еще тот же революционер, каковым себя считал. Однако он заблуждался в этом, поскольку яркое чувство слияния со своей публикой воспроизводилось, в отличие от начальной фазы движения, в контролируемом пространстве одобрения[946]. По поводу открытия Чрезвычайного VIII Всесоюзного съезда Советов СССР, на котором была принята новая советская конституция, он сделал в дневнике следующую запись:

Сегодня открылся VIII съезд Советов. Под звуки Интернационала открывалась новая страница истории великой нашей социалистической родины, и нет слов, чтобы выразить глубоко волнующие чувства, когда многомиллионные массы народов СССР закрепляют в конституции завоевания социализма. Сознание, что и ты боролся за эти великие победы, наполнят радостью и гордостью все существо. Я смотрю на Сталина. Вот он в двух шагах от меня, я сижу у самой трибуны, на боковой скамье на возвышении. С ним прошел я путь вместе, зная его с 1905. Вот он спокойно и терпеливо дожидается, когда стихнет овация, чтобы начать свою простую, без всякой аффектации, речь, которая войдет в историю человечества как великий памятник победы коммунизма. Сегодня – один из самых радостных дней моей жизни[947].

Лишь в непрерывном и автобиографическом повторении воспоминаний перед своей аудиторией и вместе с ней – но прежде всего в привязке своего жизненного пути к Сталину и его благосклонности – Ярославскому и во второй половине 1930‐х годов удавалось соответствовать тому, кем он хотел быть и все еще надеялся, что им является: революционером и большевиком[948].