Вера и личность в меняющемся обществе. Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века

Представленное в размышлениях Вишнякова мироощущение ребенка, постоянно пребывающего в созерцании церковной архитектуры и икон в каждой комнате родительского дома, сопереживание во время богослужений в храмах и во время домашних молитв матери, свидетельствует о том, насколько жизнь купеческой семьи была пронизана идеей внешнего и внутреннего благочестия.

Но если для главы семьи – напряженно занимавшегося бизнесом купца – обращение к молитвам и исполнение обрядов было важным поведенческим стереотипом, верой в необходимость Божьего покровительства в коммерции, то для большинства женщин купеческих семейств религиозность имела более широкое поле проявления. Это было связано с неразделенностью духовной и бытовой сторон жизни в сознании супруги и матери, постоянно волнующейся за жизнь и здоровье близких, прежде всего детей. Для ребенка же именно семейное посещение служб способствовало постепенному усвоению Священного предания и подробностей житий святых – Вишняков пишет о пристальном рассматривании им росписей, их запоминании во время пребывания на длящемся два-три часа богослужении.

Внимание ребенка было обращено на находившуюся возле семейного места большую икону московских святителей Петра, Алексия и Ионы в позолоченной ризе, и Вишняков отмечает, что «икона эта служила постоянным предметом моего детского любопытства». Спустя шестьдесят лет мемуарист подробно описал изображение:

Посредине ее, на большом поле, изображены были во весь рост три угодника, a кругом, на мелких полях, – отдельные события из их жития; внизу, на уровне моих глаз, приходились изображения обретения их мощей, с лежащими и стоящими фигурами. Я усиленно разглядывал их, стараясь вникнуть в их смысл, и долгое время безуспешно: надписи были неразборчивы, и понять было трудно, что изображали темные лики и руки, глубокими впадинами выделявшиеся на сверкающем от свечей золотом фоне ризы[490].

Не только визуальное впечатление, но и чтение назидательной литературы пробуждало сильные эмоции. Вишняков пишет, что в возрасте до одиннадцати лет (когда пошел в школу) он брал у своей матери Четьи-Минеи и с большой охотой и увлеченностью читал жития православных святых, особенно подвижников и мучеников. Но этим чтением он скорее удовлетворял свою жажду чтения исторических сюжетных книг про героев, чем сознательную тягу именно к религиозному чтению. Интересно здесь замечание мемуариста о том, что «вопреки тому, что часто случается со впечатлительными детьми, я никогда не имел склонности переводить этот интерес на личную почву, и мне никогда не приходило в голову самому думать о подвижничестве, о монашестве».

Анализируя свои детские ощущения, Вишняков в пожилом возрасте, своим умом ученого, приходит к мысли, что ему в юном возрасте «был более понятен внешний трагизм первых веков христианства, чем само христианство». Он добавляет: «За что собственно страдали люди, было для меня в сущности безразлично; занимательна была лишь декоративная обстановка: жертвоприношения идолам, свирепые игемоны (римские военачальники – гонители первых христиан. – Г. У.), жестокие тюремщики, сверхъестественные видения, процедура мучений и казней»[491]. Из высказываний Вишнякова следует, что Четьи-Минеи вызвали у него интерес в том возрасте, когда у мальчика возникает потребность в чтении приключенческой литературы, то есть это не было следствием его осознанной религиозности: «Весьма скоро однообразие житий мне прискучило, и я охладел к ним постепенно. A пользу они мне принесли несомненную: я выучился, сам того не замечая, церковнославянскому языку»[492].

Таким образом, в мемуарах Н. П. Вишнякова показано, как религиозный уклад семьи дал толчок гуманитарному развитию личности мемуариста, прежде всего через чтение назидательной литературы.