Вера и правда

Вся обвеянная своими чёрными косами, несётся в нём хорошенькая Написет — старшая из сестёр его, Джемала. Она уже невеста. Между юношами-гостями находится её избранник, юный Абдерахман. Её чёрные глаза устремлены на него… Для него одного танцует красавица. Но вот она окончила танец, и на смену ей встаёт другая…

Это Патимат — единственное существо в серале, к которому успел привязаться Джемалэддин за эти два года. И немудрено. Сердце Патимат мягко, как воск, и сама она кротка, как овечка, к тому же она отдалённо напоминает ему мать… Сколько раз приносила она ему известие о том, что у того или другого горца томится в гудыне русский пленник, и вместе с ним вымаливала разрешение отца отпустить на волю уруса!

Шамиль любил девочку больше других и порой исполнял её просьбу. Многие пленники были обязаны своим спасением черноокой ходатайнице Патимат.

Джемалэддин всей душой полюбил за это девочку. И теперь он даже оживился несколько при виде пляшущей сестры…

Ей только тринадцать лет, Патимат, но она кажется совсем уже взрослой девушкой.

Девочки у горцев развиваются рано. В тринадцать-четырнадцать лет они уже невесты. И Патимат в грации и искусстве плясать не уступит взрослой.

Быстро поднимает она над головой свой бубен и несётся с ним плавно и медленно по мягким коврам кунацкой… Вот она ближе и ближе приближается к Джемалэддину…

Как горят её чёрные глаза!.. Как веют вокруг раскрасневшегося лица белокурые косы… Вот она ловкой рукой подбросила бубен и снова, не переставая плавно кружиться в затейливой фигуре лезгинки, подхватывает его… И вдруг ускоряет темп и быстро несётся, подобно птице, перед взорами гостей… Белокурые косы прыгают и пляшут по плечам, заодно с нею, вокруг прелестной головки… Оживлённое личико направлено в сторону брата и говорит ему о чём-то без слов… О чём? Джемалэддин чувствует, что это — необычайное оживление, догадывается, что его сестре надо сообщить ему что-то…

Вот она снова подбросила звенящий бубен и, прежде чем кто-либо успел заметить, быстро наклонилась к брату и шепчет быстро-быстро на ухо ему:

— Брат! В гудыне Гассана снова томится пленник и не простой урус-солдат, нет — саиб, настоящий саиб. И с таким добрым лицом!.. Я не решаюсь просить за него отца, потому что повелитель очень сердит и запретил мне заступаться впредь за урусов… Выручи несчастного саиба, ради Аллаха!..

И тут же, изогнувшись змеёю, вихрем несётся дальше, мерно ударяя в бубен тонкими смуглыми руками…

Глава 12 Жертва Зайдет. Неожиданное спасение

узыка и пляска молодёжи в кунацкой глухо долетают на женскую половину дворца…

Жены Шамиля — у него их, по мусульманскому обычаю, несколько — не имеют права выходить со своей половины и довольствуются тем, что, рассевшись на полу, угощаются всевозможными сладостями, запивая их душистым и ароматичным душабом.

Старшая из жён, маленькая, худенькая и рябая Зайдет, производит очень неприятное впечатление. Что-то жестокое запечатлелось в её пронырливых рысьих глазках и в тонких, недобрых губах сердито поджатого рта.

Зато вторая жена Шамиля, высокая, полная, чрезвычайно симпатичная, уже и немолодая Шуанет, очень симпатична с её добродушным, не по летам моложавым и милым лицом.

Тут же между ними снуёт семнадцатилетняя Аминет, младшая жена имама, отличающаяся замечательной весёлостью и проворством. Это, однако, не мешает хорошенькой Аминет быть крайне капризным и самовольным созданием.

Жены Шамиля угощают дорогую гостью, жену Кази-Магомы, дочь Даниэля, султана Елисуйского, красавицу Каримат. Очень нарядная, вся в шёлку и драгоценностях сидит Каримат на почётном месте и из маленькой чашечки пьёт ароматичный душаб, заедая его сладкой алвой.

— Вот и женился Джемал, — лениво тянет Зайдет, — а что толку? Как ни приручай к сакле орлёнка, он всё на простор норовит.

— Веселье там, — вторит ей Аминет, складывая губки в капризную усмешку, — хоть бы одним глазком взглянуть: и садза, и гюльме, и шалабанда… Хорошо!.. Девушки наши лезгинку пляшут… Так бы и побежала туда! — мечтательно заключает она.

— Вот-вот, — сердито обрывает её Зайдет, — только тебя там и не хватало! Мало ты набегалась по двору, как угорелая кошка, с детьми, точно и сама ребёнок… Вот бы увидел кто из наибов — срам на голову нашу, чистый срам!

Зайдет постоянно чем-нибудь да допекала юную Аминет. Она явно завидовала её красоте и молодости и всячески при каждом удобном случае пилила её.

— Бегать и играть не стыдно! — со смехом вскричала молоденькая женщина, и глаза её сердито блеснули на старшую соперницу. — Стыдно жадничать и злиться, как ты жадничаешь и злишься, скупердяйка Зайдет.

Очевидно, она затронула самую чувствительную струну в душе Зайдет, потому что та вся разом покраснела, как морковка, и сердито напустилась на неё:

— Я скупердяйка? Я? Да как ты смеешь говорить это мне, старшей жене имама? Да я тебя…

— Уйми свой язык, старуха! — уже в голос расхохоталась хорошенькая Аминет. — А то он мелет вздор, как шалабанда, а в голове твоей пусто, как в пустом котле…