Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины

Философская жажда, возникшая в русском обществе, удовлетворялась из двух источников. Первым из них была система духовного образования. В семинариях и академиях Москвы, Санкт-Петербурга, Киева и других городов появились замечательные преподаватели философии, быстро откликнувшиеся на требование времени, затем они пришли и в университеты. На их лекции ходили толпы. Среди наиболее влиятельных профессоров надо упомянуть Петрова, Павлова, Галича, Надеждина, Голубинского, Погодина. Вторым источником философских знаний, может быть ещё более важным, были появившиеся ещё в двадцатых годах «кружки». Первый из них составился в 1823 году в Москве, его участниками были Веневитинов, Иван Киреевский, Кошелев, Одоевский. Кошелев оставил интересные воспоминания о занятиях кружка: «Мы высоко ценили Спинозу и его творения считали много выше Евангелия и других Священных Писаний». «Христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров». Около 1830 года появляются кружки Станкевича и Огарёва с Герценом. Тут идёт штудирование и горячее обсуждение немецкой философии – Канта, Фихте, Шеллинга. Этих начали ставить здесь даже выше самого Спинозы и вообще выше всех на свете. Гипнотическое воздействие «немецкой классической философии» на пробудившиеся русские умы становилось всё более сильным. Уже значительно позже заставшие этот ажиотаж свидетели вспоминали, что из-за несогласия в трактовке какой-нибудь фразы Гегеля лучшие приятели на всю жизнь переставали подавать друг другу руку. Именно так, напоследок расцеловавшись, расстались до конца дней Константин Аксаков и Белинский. Как писал тот же Кошелев, «и новое солнце, восходя от страны древних тевтонов, уже начинало лучами выспреннего умозрения освещать бесконечную окружность познаний».

Это увлечение «немцами» было полезной подготовкой к началу самостоятельного философского творчества – оно позволило освоить категориальный аппарат метафизики, научиться строгому логическому мышлению. Но долго этот вступительный период продолжаться не мог, и уже в сороковых годах наблюдаются признаки появления у нас самобытной русской философской мысли, иными словами, зарождения в России собственной национальной философской школы. Её основателями надо считать «старших славянофилов»: Ивана Васильевича Киреевского (1806–1856), Алексея Степановича Хомякова (1804–1860), Константина Сергеевича Аксакова (1817–1860), Юрия Фёдоровича Самарина (1819–1876).

Сначала несколько слов об этом, весьма неудачном термине «славянофилы». В переводе это «любители славян». Однако никакой особой любви к полякам или хорватам названные мыслители не питали, хотя это – славяне. Справедливо было бы сказать, что они любили русских людей, но даже эпитет «русофилов» тоже оказался бы неправильным, ибо они скорее любили не русских как этническую группу, а Россию как историческую единицу со всеми населяющими её племенами и народами. Словечко «славянофилы» пустил в оборот Батюшков, а ведь, как говорил Гоголь, ежели у нас кого наградят прозвищем, так потом его ничем не отдерёшь, неважно, справедливо оно или нет. Столь же нелепо весьма распространённое мнение о славянофилах как о «квасных патриотах», ходивших в косоворотках и ненавидевших всё иностранное. Они имели европейское образование, свободно владели многими языками, а Киреевский вообще учился в Германии, слушал лекции Гегеля и дружил с Шеллингом, нередко заходя к нему в гости, чтобы попить чайку. Характерно, что первая газета, которую начал издавать Иван Киреевский, называлась «Европеец» (её почти сразу закрыли). Они прекрасно знали и любили западную культуру, но считали нецелесообразным для России её копировать, причём нецелесообразным, в частности, из-за того, что это будет противоречить дальним интересам самого Запада. Они считали нашей исторической задачей сохранение самобытности своего развития и своих жизненных устоев – не только для самих себя, но и для всего человечества, ибо усматривали в этих устоях нечто имеющее универсальную ценность. Эта мысль была центральным положением учения славянофилов, поэтому можно сказать, что наша национальная философия началась с историософии.