Вера и террор. Подлинная история "Чёрных драконов" [СИ]

— Люди становятся преступниками не от хорошей жизни. Я родился в Австралии в 1956 году. Сорок с лишним лет жизни я отдал преступному миру. Я никогда не отмечал своего дня рождения. Только идиоты могут праздновать день приближения смерти. Я не хочу говорить о своем прошлом, потому что оно причиняет мне невыносимую боль. Матери было на меня начхать, она только срывала на мне свою злобу, находясь в алкогольном или наркотическом опьянении. Я начал воровать деньги, сначала у нее, а потом у всех подряд на улице. Когда мне было пять лет, она умерла. Скончалась от передозы. Я ушел из дому, скитался, воровал все, что плохо лежало. Начал ходить в тир, учился стрелять. В это трудно поверить, но я… готовился к преступной жизни. Прошло пять лет, я стал отличным карманником. Этим и жил. Однажды вернулся в свой старый гребаный дом, который стал для меня проклятым местом. Я прошел на кухню, раздвигая руками занавесы из пыльной паутины. Тот момент я помню, как сейчас: все в густой пыли, разбитое окно, нож, всаженный в кухонный стол, на столе три бутылки дешевого коньяка, две из них уже пусты, а за столом сидит, сгорбив спину, небритый пьяный донельзя мужик с ужасно тяжелым взглядом. Меня дрожь пробрала от вида этих безумных глаз и кровожадного оскала белых зубов, который должен был считаться улыбкой. «А-а, это ты, выродок, — произнес он. — Ну что, подойдешь и обнимешь отца?» В тот момент я понял, за что меня ненавидела мать — я был на него похож, как две капли воды! Просто копия, понимаешь? Копия убийцы, только что вернувшегося из тюрьмы! Ну, он мне и говорит: «Где мать твоя, недоносок?» «Там, откуда не возвращаются», — отвечаю. А он мне: «Тебя бы туда же, выродок!» И расхохотался. Прямо таки умалишенным демоническим смехом. Как думаешь, детка, что я сделал? — он обратился к Кире, но даже не взглянул на нее — его взгляд уперся в землю под ногами. — Деру дал? Ни черта подобного! А я тебе скажу: я нож достал. Он на меня взглянул блестящими, совсем пьяными глазами и говорит: «Значит так. На всю жизнь запомни. По-честному надо драться. С чем на тебя идут, с тем и ты иди. А если против тебя безоружный, никогда не доставай ножа. Еще и на отца родного, уродец, замахнулся! На того, кто тебе, сучьему сыну, родиться помог!».

— И что? — проронил Кобра, слушая рассказ, затаив дыхание.

— Что? — повторил Кэно. — Нож я бросил. Он сидит, смеется, глушит коньяк. Я тогда болен был, кажется воспалением легких. У меня пятна стояли пред глазами, жар просто валил с ног, я закашлялся, сплюнул чистую кровь, но… я совсем не чувствовал боли в груди. У меня до этого все внутри болело, будто мне ножи повсаживали между ребер! А тут ничего. Просто меня такой гнев переполнял, что я боли не чувствовал. И я… Я убил его. Разбитой бутылкой. Всадил ему «розочку» в шею. Стекло все артерии перерезало. Кровь лилась фонтаном. А я стою и смотрю, как эта горячая кровь брызжет во все стороны. Смотрю и ничего, ничего не чувствую. Вот так. Первым человеком, которого я убил, был мой собственный отец, — тут он посмотрел на Киру с опаской, в самую глубину жгучих глаз, но она слушала его слова без отвращения или страха, а в мужественном спокойствии. Это предало ему какую-то долю уверенности. — Может, именно этот гнев помог мне одолеть недуг — я должен ведь был умереть. Быть преступником, детка, мне на роду написано. А кем еще мог быть сын наркоманки и убийцы?

— Хватит, — перебила его Кира. Она не хотела слушать подобные слова, не верила им. — Рассказывай дальше.

— Что дальше? — не понял Кэно.

— Все, — ответила Кира.

— Мы все свои, Кэно, — заверил его Джарек, и Кобра тоже кивнул: — Мы поймем.

Кэно не был уверен в том, что это нужно делать. Казалось, он боялся этой правды. Да и еще не хотелось вспоминать боль прошлого. Но в то же время ему думалось, что когда он выскажется — впервые за много лет поведает кому-то, что творится в его душе — ему станет легче. И все же он не был уверен. Он рыгнул — пиво не унималось в желудке. Что-то в душе подстрекало рассказать. Да, так должно было стать легче.

— Если так хотите, — промолвил он сиплым шепотом, — расскажу вам все. И про клан, и про жизнь мою проклятую безрадостную! Только… — Кэно замялся, но все же решился на просьбу: — Джарек. Принеси водки.

Товарищ выполнил просьбу без единого слова. Кэно открыл бутылку, сделал несколько глотков прямо из горла, лег на бетонном пороге, положив голову Кире на колени, и начал свою исповедь. Женщина погладила его по волосам, в которых появилась первая, едва заметная проседь. Глаза товарищей были устремлены на главаря клана, но он по-прежнему глядел в одну точку перед собой, ничего не замечая. Так ему было проще говорить. Анархисты слушали его, боясь проронить хоть один звук.

История клана «Черный дракон», как в красочном фильме, ожила перед их глазами.

17. Отцы террора

Никто из нас не рождается злодеем. Злодеями нас делает жизнь.