Вера и жизнь

– Ты чего тут распелся? Долго еще? У меня покойник стынет.

Человек даже не был пьян – он просто привык так разговаривать.

Случаев вызывающего поведения «потребителей религиозного сервиса» сейчас определенно больше, чем хамства церковных служащих. Да и архиереи, включая Патриарха, стали с этим явлением жестко бороться. Храмов с «валом захожан» сейчас уже не так много, и это само по себе подталкивает ко внимательному отношению к каждому человеку. И лишь для наиболее циничного духовенства актуален старый анекдот: «В чем отличие православия от интеллигентских ересей? Консервативно-интеллигентская ересь считает, что Церковь для Бога. Либерально-интеллигентская – что для народа. А вот истинное православие знает: Церковь – для попов».

Думаю, что именно от советского времени нам досталась довольно странная привычка устраивать из алтаря «клуб» для духовенства, а еще больше – для пономарей, чтецов, алтарников. И до богослужения, и после, и во время него ведутся всякие пересуды, обсуждаются «практические» вопросы… Знал одного московского настоятеля, который в 80-е годы после причащения духовенства, пока сотни мирян ждали причастия перед закрытыми царскими вратами… пил чай в алтаре. Это объяснялось больным желудком – и все можно было бы понять, если бы за чаем не «решались вопросы» и не травились анекдоты. С самого начала настоятельского служения взял себе за правило: ни на минуту не расслабляться после причащения духовенства – сразу выходить причащать мирян. Стараюсь избегать и разговоров в алтаре – некоторые, между прочим, обижаются. Очень благодарен митрополиту Ювеналию и другим моим учителям в богослужении, которые подобных разговоров подчеркнуто избегали. Да и нынешнему Патриарху стоило большого труда отучить всяких «важных людей» подходить в алтаре с бумагами и «рабочими» вопросами – особенно как раз в тот момент, когда духовенство причастилось, миряне причастия еще ждут и у некоторых возникает искушение поболтать.

В позапрошлом веке в Русской Церкви утвердилась традиция «оперного» пения церковных хоров. Композиторы, музыку которых тогда массово исполняли в городских храмах, учились в Италии во время, когда там подступало к наивысшему расцвету оперное искусство. Лишь в начале прошлого столетия Чайковский, Рахманинов и некоторые другие авторы вернули в нашу церковную музыку глубокую одухотворенность и русский колорит. Однако наследие XIX века в советский период законсервировалось и преобладало в пении «профессиональных» хоров вплоть до недавнего времени, когда появились монастырские хоровые коллективы, возрождающие византийскую традицию и русские монастырские напевы, а также соединяющие тонкий духовный вкус с «новым» творчеством. Лучшие образцы – хоры Сретенского, Валаамского, Данилова монастырей. В приходах же, увы, сегодня часто бывает так: хор «правый» (то есть праздничный, поющий на правом клиросе или на балконе) состоит из профессионалов и поет тот самый «итальянский» позапрошлый век, в лучшем случае русских композиторов рубежа столетий, а «левый», народный, будничный хор – или хоры детские, молодежные – поют простой обиход и делают это гораздо более молитвенно и душевно, чем дорогие «артисты». Такое пение может быть несовершенным, но в нем чувствуются благоговение и искренность. По поводу же профессионалов мне иногда приходилось высказываться следующим образом: слышишь за службой «арию» в стиле Россини, да и шепнешь окружающим:

– Браво… Брависсимо! Где аплодисменты? Где цветы?

* * *

Словом, проблем, старых и новых, в приходах множество, и говорить о них надо, говорить всей Церкви и всему обществу, особенно в условиях, когда «большие» церковные СМИ об этих проблемах почти совсем стали молчать. Однако, как бы ни хотелось недругам Церкви помечтать о том, что из-за этих проблем ее все покинут, происходит ровно обратное. Церковь многим болеет, но это значит, что она жива. Скажу больше: она выздоравливает и одновременно растет, как молодой организм. И некоторые болезни – это как раз болезни роста, вызванные приходом новых людей.

Году в 2000-м я вышел причащать мирян в храме Святой Троицы в Хорошеве, где служил к тому времени уже несколько лет. Дело было в праздник Торжества Православия, то есть в первое воскресенье Великого поста, один из самых посещаемых дней в любом храме. И вдруг я понял то, чего не замечал в течение многих лет постепенных перемен: в храме стоял другой народ. Это были уже не бабушки – большинство составляли молодые семьи с детьми. В другом приходе, где я прослужил несколько лет, они составляли вообще почти всю общину, которая развилась из воскресной школы. Пожилых женщин из сотни причастников обычно было человек десять-пятнадцать. Кстати, церковных бабушек теперь надо не бояться, а беречь: из когда-то доминирующей в приходах силы они превратились в очень уязвимую, но и очень важную группу – немногих живых хранительниц традиции.