Вера и жизнь

В некоторых западных странах, да и в России возникла целая внутрицерковная субкультура, призывающая православных «не высовываться». Дескать, вера – это «частное дело для частных людей», а в остальном надо успеть приспособиться к окружающему обществу, к «миру сему». Наследники когда-то великой «Парижской школы» русского богословия сейчас, собственно, к этому и призывают, попутно критикуя Русскую Церковь за стремление возродить свой народ, свою страну как православное общество.

На самом деле любая община православных христиан – что в Париже, что в Нью-Йорке, что в Москве – призвана быть отражением Царства Небесного, устроенным именно по его законам и правилам, а не по логике приспособления к «миру». Там, где мы в меньшинстве, нам, конечно, не удастся построить по нашим правилам жизнь всего общества. Но пусть у нас нет государей – есть епископы, пресвитеры, авторитетные миряне.

В каком-то смысле православная диаспора – это всегда status in statu, поскольку она должна состоять не просто из греков, русских, сербов, а из граждан Царства Божия. И жизнь семьи, жизнь общины мы призваны вести так, чтобы она во всем соответствовала православным представлениям, свидетельствуя окружающим о правильности нашего пути.

Из книги «Лоскутки-2», 2009 г.

Штатным клириком Москвы я, между прочим, не был: Патриарх Алексий хоть и давал благословение на рукоположение митрополитом Кириллом сотрудников Отдела внешних церковных связей, «легализовывать» их в Москве не спешил, и это, конечно, была совершенно сознательная позиция. Только в 1994 году к ОВЦС был «привязан» уже упомянутый храм в Хорошеве. Там приходская жизнь была совершенно другой, чем в «элитарном» Новодевичьем, куда, помимо полусотни местных бабушек, ходили интеллигенты и ценители искусства, хотя тоже не в большом количестве.

В Хорошеве же по воскресеньям и праздникам всегда была толпа. Храм этот, новооткрытый и тогда еще не до конца восстановленный, был единственным в огромном жилом районе с населением немаленького города – 165 тысяч человек. Да, многие из тамошних верующих ездили в центр, но немало их все-таки приходило в ближайшую церковь. Настоятелем храма был назначен архимандрит Феофан (Ашурков), тогда зампред ОВЦС. С ним служило еще два-три священника, до предела перегруженных бюрократической работой. А поток людей в тесном храме был огромный! Одним из главных испытаний были крестины. Совершались они в два приема: сначала около 30 детей, потом 10–20 взрослых, и это за одно обычное воскресенье. Ни о какой катехизации – предкрещальной подготовке – тогда речи не шло, да она даже и не приветствовалась: многие в церковной среде считали ее «блажью». Впрочем, удавалось перед крещением и по ходу совершения таинства что-то людям рассказать – даже если речь шла об орущих младенцах, окруженных сотней родственников. К исповеди и причастию по воскресеньям приходили сотни человек, иногда их число переваливало за тысячу. Поисповедовать, например, втроем 600 человек за одно воскресное утро – дело непростое, но и не невозможное. Приходилось убеждать людей называть каждый грех одним словом, без подробностей – так можно было уложиться секунд в 30, максимум в минуту. Такой опыт служения в «потогонном» приходе спального района я всегда вспоминаю, когда мне говорят, что в Москве и других городах не нужны новые храмы.