Вера, Надежда, Любовь

— Насколько мне известно, отец Александр, религия сама никогда не ставила себя рядом с наукой, а всегда с торжеством подчеркивала, что она, религия, есть другой способ познания, основанный на вере.

— Чепуха! — крикнул расстегнутый студент. — Религия с давних времен примазывается к науке!

Парень этот оставался верен себе, резал правду-матку направо-налево. Карякин повернулся в его сторону:

— Еще один оппонент… Вот если служенье музам не терпит суеты, то служенье истине — тем более. А есть другая формулировка: не лезь поперед батьки в пекло.

Парень на этот раз сел сам, недоумевая, что же такого нежелательного он сказал.

— Религия — творение человеческое. Вы, отец Александр, это признали. Но в человеке нельзя отгородить стеной разум от чувства.

— В религии присутствует то и другое.

— Вот и прекрасно, отец Александр. Давайте же поглядим, как в ней присутствует разум. Вот бог создал мир — что это значит? Не каждый отдельный предмет он создал, иначе бог был бы просто искусный человек, мастер на все руки. Нет, нет! Религия этого не допускает! «Это вульгарное представление, — говорит она. — Это низменно». Ну что же, устыдимся своей некультурности и постараемся глянуть на богово творчество с философской, так сказать, колокольни. Бог создал все и ничего в отдельности. Но, с другой стороны, он создал все в отдельности, так как всеобщее может состоять только из частностей. Вы улыбаетесь. Я вас не убедил?

Священник улыбался. Как-то тихо он улыбался и очень загадочно.

— Мы неловко стоим, — сказал он.

Оно и верно, стояли они неловко: каждый в своем проходе.

— На сцену! — подхватили в зале: начинался второй акт.

— Ну, вот тут хоть, что ли… — сказал священник, остановившись у барьера оркестровой ямы. — Владимир Сергеевич? Извините, плохая память на имена. Вы, Владимир Сергеевич, не можете говорить языком религии. Ее тон и ее вкус совершенно вам не знакомы. Тон и вкус религии в догмате. Догмат — отрицательное понятие в науке, но в религии все иначе. Вера в бога не распутывает узлы, она их разрубает. А то и вовсе перешагивает через них и идет дальше своей дорогой. Вот ведь что!

— Я это понимаю, — возразил Карякин. — Но язык логики, надеюсь, не чужд и вам?

— Логики не отвергаю. Но ваше рассуждение правильно только само по себе, отдельно от бога. Богу свойственна одна только высота всеобщности, а конкретность ему несвойственна. В здравый смысл это не укладывается, но тем хуже для здравого смысла — в этом логика религии. И в этом же, как ни странно, ее странное очарование.

По-видимому, тут действительно была тонкость, которую Карякин не углядел. Он сел на барьер оркестровой ямы, потер лоб и встал опять. Он искал ход, как в шахматах..

— Если очарование состоит в насилии над здравым смыслом, то это действительно странное очарование! На чем стоит религия? Формальное умозаключение она облекает в плоть. Ничто для нее нечто. Абстрактное для нее конкретно. Ну, какая же тут, отец Александр, высота всеобщности? Это эмпирическое ползанье — высота всеобщности? Вы, я знаю, математик. Скажите: можно ли представить себе как реальность корень квадратный из минус единицы?

— Этого не нужно делать. Для чего?

— Вот именно — для чего? Иррациональное число — понятие сугубо абстрактное. Существует оно только в сознании и в этом качестве только нам и требуется. Но давайте-ка мысленно иррациональное число поднесем в подарок религиозной идеологии и поглядим, как она с ним обойдется. Она возгордится: экая высота! Но кончится тем, что сначала она напустит сюда мистики, а потом из всеобщего понятия все же слепит какого-нибудь конкретного идола. Иначе она не может: высота высотой, а все-таки лучше, когда потрогаешь руками.

— Практика — критерий истинности, — возразил священник. Карякин с грустью покачал головой.

— А ведь вы улыбаетесь, отец Александр. Вы улыбаетесь… Как обращается с фактом религия? Пророку такому-то явился бог — вот и все. Это что, основание истины? Это чувственное насилие. Вот тебе факт, и верь, что бог есть. А не будешь верить — поплатишься. От мистики и субъективизма религия шарахается к самому вульгарному объективизму, и это понятная вещь: крайности смыкаются. Религия вынуждена волей-неволей приноравливаться к объективному познанию. Тут-то, между прочим, я дал бы слово горячему товарищу (все оглянулись на расстегнутого парня). Он хотя и не вовремя, но верно крикнул, что религия издавна примазывается к науке, старается к ней приобщиться. Но так как религия от природы — невежда, то делает она это подобно козе, которая жует театральную афишу и думает, что таким образом она приобщается к искусству.

«Понесло! — подумал о себе Карякин. — Нехорошо. Надо поделикатнее!» Но тут же, вопреки этой разумной мысли, он плеснул масла в огонь еще более.

— Ну, вот вы молчите, отец Александр? Сказали бы что-нибудь.

— Позвольте мне сесть, — попросил священник.

Зал ликовал: все-таки поп сдался!

А он не сдался. Когда стало потише, отец Александр сказал:

— Так или иначе, религия расширяет сферу чувств.

Карякин воспламенился, как летучий эфир от искры.