Вера, Надежда, Любовь

В подъезде была лесенка в несколько ступеней с перилами. Подвязав гранаты на пояс и освободив таким образом руки, Володька сел на перила верхом с поджатыми ногами и сантиметр за сантиметром передвинулся чуть вверх на площадку, где хлама было меньше. Иван таким же манером двигался следом. Железо все-таки громыхнуло. Но, судя по тишине, шума никто не услышал.

Иван открыл сумку с бутылками. Володька взял две гранаты и выглянул из подъезда. Автоколонна — ровная шеренга машин — стояла метрах в десяти, радиаторами к дому. Тишина стояла прежняя — ни шороха, ни ветерка. Необычный восторг охватил Володьку.

— Кричим «ура», — предложил он Ивану.

Они вышли на цементную площадку перед подъездом и разом замахнулись — Иван бутылкой, а Володька гранатой. То, что случилось потом, никогда не забудется.

Вдруг вместо «ура» Иван крикнул «За мной!» и кинулся назад по горелому железу со страшным грохотом. Неожиданность помешала Володьке метнуть свою гранату прицельно. Он бросил ее кое-как, наугад. Перед глазами его сверкнул огонь. «Запал, наверное…» — подумал он. В ту же секунду ахнул выстрел. Володька ринулся следом за Иваном. Еще два или три выстрела ахнули, и — показалось ли ему, или он действительно это увидел — пули легли впереди него на стене отчетливыми точками. Испугаться он не успел. Даже и в тот миг, когда он бежал по грохочущему железу, в нем жило торжество. Он ждал зарева от бутылки, которую бросил Иван.

Зарева почему-то не было, а Иван лежал на земле тут же, шагах в десяти от подъезда. Он упал, споткнувшись в темноте. Оказалось, в этом месте лежала подгнившая изгородь какого-то палисадника. Изгородь была густо прошита колючей проволокой. Ивану повезло. Упав с размаху на эту изгородь, он чудом не разбил ни одной бутылки. Случись это, он сгорел бы заживо. Но случилась другая беда: Иван запутался в проволоке. Он лихорадочно дергался, силясь освободиться, но запутывался еще больше.

— Ванька! Ты что, дурак! Лежи спокойно, тебе говорят! Я сейчас тебя отцеплю.

Он освободил Ивана довольно скоро, последовательно изорвав сначала его куртку, затем штаны. Потом Володька взял сумку с бутылками, и они побежали. Собаки всей слободки сопровождали их.

Накануне условились, что обратный путь будет тот же. В случае неудачи нужно было создать видимость, что диверсанты не местные жители, а пришли со стороны Алимовых пещер из партизанской вольницы. Но Иван свернул влево. Володька загородил ему дорогу. Допустить нарушения плана было нельзя. Если их настигнут в одном из этих переулков, погибнут вместе с ними все люди, которые здесь живут. Такие случаи уже были. Володька понимал, что в таком состоянии, как сейчас, Иван может его не послушать.

— Ванька, дурак! — шепотом орал на него Володька. — Что ты делаешь, паразит! — нежно увещевал он его. — Мы как рванем сейчас через поле — и все! Чего ты боишься? Прожекторы, они же в небо светят. Может, по земле-то они совсем и не приспособлены, а?

Он взял Ивана за рваный рукав и повел с собой. Тот не упирался. Через горелое поле перебежали без помех. За полем шло старое еврейское кладбище. Тут остановились передохнуть. Стало понятно, что произошло. Они просчитались, думая, что нет часового. Часовой стоял в двух шагах в нише. Володька был убежден, что, стоя там, фашист дрожал, как овечий хвост. Однако отважился выступить. Черт бы подрал этого фрица — испортил все дело. Тишина стояла прежняя, если не считать лая собак. Обидно даже: как будто и не было никакого налета.

Вдруг донесся взрыв. Связку гранат с дистанционным взрывателем Володька бросил не зря. Видимо, она угодила поблизости от бензобака машины, потому что взметнулось пламя. Собаки тотчас смолкли. Людское движение было отчетливо видно даже отсюда, издалека.

Володькин восторг взыграл в нем так, что Володька подпрыгнул, Володька завертелся волчком, Володька заорал, презрев осторожность:

— Вива, республика!

Иван вскочил тоже.

— Я бросил бутылку. Почему же она… Слушай, Вовка, я же ее бросил. Ты веришь мне или нет?

Он был бледен, взвинчен, не похож на себя. Он испортил Володькину песню — экий дурак! Ведь когда он упал, Володька сам взял у него бутылку из рук и положил в сумку. Их там четыре было — столько же, сколько они взяли с собой. Для чего нужно ему уверять, будто он бросил? Какой дурак!

— Ваня, пойдем, а? Вон светлеет уже. Пойдем лучше скорей.

В балке, куда они спустились, Ивану стало нехорошо. У него открылась рвота, как при тяжком отравлении. На глазах у Володьки он похудел, черты его лица заострились и стали еще более чужими, чем до того. Володька не знал, чем помочь. Он с невольным состраданием повторял за Иваном его движения. Иван помогал себе сам. Он рвал мокрую от росы траву и прикладывал к лицу. Рвал и прикладывал, рвал и прикладывал…