Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Творцом и оттого не могущей быть отнятой никем (кроме как с его собственного согласия — да и в том

как-никак опять-таки свобода выбора проявится, в согласии на несвободу свою). Да, своеволие, повторим

ещё раз, есть искажение Божиего дара — дара свободного произволения творческой воли. Повреждённая

грехом натура человека способна повредить и предназначенные ему Свыше дары.

Чернышевский увидел в своеволии просто неразумность, непросвещённость и захотел отнять у

человека то, чего лишить может только Даритель.

Мир Чернышевского — мир, несомненно, языческий (знаком чего становится, хотел того автор или

нет, невразумительная хозяйка снов Веры Павловны, объявившая себя сестрою некоторых языческих

богинь). Мир, лишённый свободы сознанием необходимости подчиниться року стремления в радостное

будущее.

Навязывая обществу своё безбожие, автор "Что делать?" так и не догадался, что в безбожном

обществе ничто не удержит человека (логика — тем более), желающего проявить собственное своеволие, в

поисках всё новых удовольствий. Своеволие и вообще часто провоцирует человека на совершение злых

дел, а соединенное с тягою к удовольствиям, — и вовсе опасно. А при этом, если в душе Бога нет, то всё

кажется позволенным. В безбожном обществе всё обречено на распад.

Сомнительно вообще само хрустальное блаженство. Ещё Герцен обнаружил: хрустальный дворец

— не что иное, как романтизированный дом свиданий. Эротомания становится главным содержанием всей

жизни его обитателей. Та невнятная особа (младшая сестра "сестры своих сестёр, невесты своих женихов"),

которая посвящает Веру Павловну в тайны грядущего, недаром же называет своими предшественницами

Астарту и Афродиту, — языческие божества сладострастия. Освободившись от того, что ей представлялось

недостатком в них, она абсолютизировала свою власть, превратила себя в цель жизни, в единственное

содержание жизни. Она не царица, она обожествившая себя содержательница всеобщего хрустального дома

терпимости, средоточия всего "светлого будущего". И именно из этого учреждения автор призывает

переносить как можно больше в настоящее? Во всяком случае это логически неизбежно в системе, где

семья изначально обрекалась на разрушение.

Семейные отношения как будто сохраняются в бытовом обиходе "новых людей", но

рассматриваются ими как источник удовольствий, основа удобств и комфорта. Важно отметить семьи этих

людей бездетны. То есть неполноценны. Правда, однажды, только однажды, да и то мимоходом, автор

вдруг сообщает, что у Кирсановых после их счастливого брака (по "сошествии со сцены" Лопухова)

появился младенец по имени Митя. Однако, не успев обозначиться на страницах романа, дитя тут же

исчезает в небытии, поскольку повествователь увлёкся подробностями рассказа о том, как Вера Павловна

принимает ванну, а затем нежится в постели до прихода мужа со службы. Должно признать, что Вера

Павловна достаточно пошла, местами почти вульгарна со всеми своими присюсюкиваниями, себялюбивым

комфортом быта, нарочитой честностью и прочими натужными и нарочитыми "слабостями". Слова

Апостола, относимые к женщине: "спасётся через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с

целомудрием" (1 Тим. 2,15), — к Вере Павловне никак отнесены быть не могут. Проблема воспитания детей

в новых семьях автором вовсе не ставится (воспитание в "старой" семье, как изображено это в романе,

скорее калечит натуру человека, лишает его свободного развития).

Отношение к браку внушается читателю романа вполне определённое. В наставлениях Кирсанова

старику Полозову звучит как бы походя: "Я не буду говорить вам, что брак не представляет такой страшной

важности, если смотреть на него хладнокровно". Что тут возразить? Рассуждать о таинстве? Так это будет

не "хладнокровно". Сколькие таким хладнокровием заражаются и в наши дни.

Семья — это малая Церковь. Недаром внутрицерковные отношения определяются понятиями,

выработанными в семье: отец, батюшка, матушка, брат, сын, чадо, сестра... Вне семьи эти понятия

утрачиваются, ослабляя понимание связей внутри Церкви. Поэтому разрушение семьи — революционный

акт всё той же антихристианской направленности.

Семья — одно из средств богопознания. Недаром и Спаситель разъяснял отношение Отца

Небесного к человеку через аналогии семейных отношений: "Есть ли между вами такой человек,

который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? И когда попросит рыбы, подал бы

ему змею? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш

Небесный даст блага просящим у Него" (Мф. 7,9—11).

Разрушая семью, революционеры лишали отставших от Бога возможности возвращения к Богу. По

крайней мере, значительно затрудняли такое возвращение.

Быть может, бессознательно ощущая внутреннюю потребность человека в освящении, сакрализации