Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

"Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие к погибели, и

многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их" (Мф.

7,13-14).

Так раскрывается смысл поэтического бытия Пушкина.

В молодые лета жизнь в нём необузданно, бурлила, страстная натура влекла далеко от тесных врат

спасения. Грешила и его муза эротическими забавами, "вольнолюбивыми" соблазнами, революционными

мечтами. И кощунственными насмешками над святостью. В долине дикой — всего вдосталь.

Вся западная соблазнительная премудрость, выплескиваемая к тому времени на Россию уже целое

столетие, не могла хоть сколько-то не задеть и Пушкина. Он пробовал себя, подобно многим

современникам, на различных литературных путях. Чуждым воздействием можем объяснить мы и

увлеченность революционно-романтическим направлением в литературе, особенно Байроном, — след её

мы видим в ранних поэмах Пушкина, относительную слабость которых он и сам скоро осознал.

Но всё это менее интересно, чем важнейший вопрос, которым должны мы задаваться, прослеживая

художественный путь великого поэта. Этот вопрос: какова его вера? Или — безверие.

Когда пытаются опровергнуть христианские убеждения Пушкина, вспоминают чаще всего

"Гавриилиаду" да отрывок из письма к Кюхельбекеру из южной ссылки, в котором поэт якобы признается в

своем атеизме. Сосредоточивать внимание только на этих аргументах, отрицая христианскую веру у

Пушкина вообще, на протяжении всей жизни, значит отвергать самоё возможность духовного развития

человека.

А ведь мы знаем, что и некоторые великие святые в начале жизни были великими грешниками. По

слову святителя Иоанна Златоуста, мы должны взирать не на падение, а на восстание человека.

Однако не обойдем вниманием и падения. Что до "Гавриилиады" (1821 ?), то все доказательства и

догадки авторства Пушкина имеют косвенный, опосредованный характер. Скорее можно признать, что по

самому своему душевному настрою в ранние поэтические годы Пушкин на подобное сочинительство

способен был. Да и западные веяния не могли даром пройти. Поэзия Парни ("Война богов") или Вольтера

("Орлеанская девственница") вполне способна развратить нестойкие, по незрелости своей, души и умы. И

всё же, давая трезвую и объективную оценку "Гавриилиады", если её действительно сочинил Пушкин, мы

должны согласиться с точным выводом В. Непомнящего: если богоборческое кощунство французских

поэтов было сознательным утверждением идеологии Просвещения (отрицание догматов с позиции

"разума"), то для Пушкина тут не более чем игра.

Состояние безверия, вовсе не приносившее Пушкину особого довольства, можно рассматривать

скорее всего как следствие того повального и безудержного вольнолюбия, каким он был заражён в начале

своего пути, странствия "в долине дикой" (уж коли свобода, так свобода ото всего).

С душевной тоской раскрывает он свое внутреннее состояние в стихотворении "Безверие" (1817).

Оно хоть и для лицейского экзамена было написано, на заданную тему, но личный опыт слишком

слышится в горячности и искренности выраженного чувства. Тут — муки безверия.

Для Пушкина "долина дикая" — в безверии. В невыносимом ощущении внутренней пустоты.

Но для такого мучения нужно чуткое сердце: с заросшим коростой рассудком безверие справится

без труда. В "Безверии" ощутимо выявляется эта пушкинская дихотомия (пушкинская по частоте

употребления, а не по иной какой причине, разумеется), которую мы можем проследить проходящей через

всю образную систему его поэзии. Она появляется тут открыто парадоксально. Обычно обретает Бога

сердце, а рассудок подыскивает сомнения и различные доводы, направленные против веры. Ум ищет

скорее опровержения веры. У Пушкина "ум ищет Божества". Что это: такое безграничное доверие рассудку,

что ему поручается главное духовное делание? Или: если сердце не может найти, то ничего иного не

остаётся? Но ведь и о разуме хочется забыть, оставшись с одной лишь верой. Тут всё какие-то тупики. Не в

этом ли и причина обреченности на безверие?

Мы часто будем встречаться в русской литературе с этим противостоянием между верой, духовным

вместилищем которой является сердце, и рассудком, не способным постигнуть то, что даётся лишь чистой

вере. Вера и разум, взыскующий опытного знания, суть два уровня постижения Истины, высший и низший.

Многие беды истекают из подчинения сердца рассудку, из умаления веры перед рациональным началом.

"...Блаженны не видевшие и уверовавшие" (Ин. 20,29).

Пушкин обозначил ясно собственное мучение для души: сердце "не находит" и кричит, пусть пока и

напрасно.

Однако там, где нет обращения к Богу, непременно явится вполне определенный персонаж (а то,

что обращение к Богу теплохладное, доказывает начальная строка одного из стихотворений 1821 года:

"Раззевавшись от обедни..."). Поэтическое признание в том недаром называется "Демон" (1823).