Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

русской культуры, нравственности, в развращении молодёжи. Это, к нашей беде, осталось слишком

злободневным и десять лет спустя.

Распутин силён в обличении пороков новой русской жизни. Но, кажется, долго не удавалось

писателю отыскать ту подлинную точку опоры, без которой не перевернуть, не направить к возрождению

разлагающийся в потребительской цивилизации мир.

Вопросы писатель ставит страшные, но жестоко требующие ответа. Но ответы затерялись, ибо

утрачено важнейшее, о чём Распутин жестко говорит: "Мы, в сущности, остались без истины, без той

справедливой меры, которую отсчитываем не мы, а которую отсчитывают нам". Вот, уже близко: нужно

вернуть истину, которая вне нас (а не в человеке, как мнят гордецы-гуманисты), но тогда она должна

сознаваться уже как Истина, Христова Истина, без Которой останется бессильным человек.

Распутин же, признавши многие тупики, куда уткнулась ищущая мысль человека, забредает как

будто туда же:

"И где же, в чём же спасение, есть ли оно? ...Спасения негде больше искать, как в человеке. Это

ненадёжное место, но другого и вовсе нет".

Как нет? А Истина — Христос Спаситель?

Или так и не выпутаться из губительного гуманизма?

Несколько позднее Распутин призвал, опираясь на своих идеологических предшественников,

Достоевского и Леонтьева, вернуться к идее панславизма, разъясняя её смысл, опороченный

многочисленными искажениями.

"То, что называется панславизмом, имело целью духовное и нравственное усиление объединённого

свойственностью славянского мира, возможность перенесения (мирного, не какого-нибудь иного) центра

тяжести в Европе с католичества на Православие, которое представлялось чище и любвезначительней,

хоровое обрядное чувство, высвобождение заложенных в славянах культурных задатков, пособничество

друг другу в этой работе. Постоять за други своя и вместе с ними углубиться нравственно и возвыситься

духовно — это был род спасения души и одновременно, как казалось, исполнение хоть части своего

национального призвания".

Славянину, утверждает Распутин, не свойственно то, что отличает психологию Запада, склонного к

оправданию зла. Славянину свойственно стремление к крайностям, он не сможет, подобно западному

человеку, выглядеть добродетельно, даже в пороке пребывая: он доведёт дозволенное зло до крайности же

— и погибнет. Мысль жестокая, но справедливая.

Западническое сознание стремится подогнать русские начала под некий универсальный шаблон, то

есть обезличить национальное самосознание, которое так себя потеряет неизбежно.

Нынешнее время — время окончательного выбора между самостоянием русского народа и утратой

им себя. В выступлении на съезде Русского Национального Собора (1991) писатель сказал об этом прямо,

не упустив и важную для себя мысль о разрушении критериев истины, нравственности.

В этом же выступлении Распутин призвал укрепляться в Православии — но лишь в числе прочих

наших задач. А это же главное, с этого начинать должно и повторять и повторять: без веры все разговоры о

нравственности и все благие призывы — пустое и бессмысленное дело.

И ведь недаром же писатель, напоминая идею панславизма, как на основную его предназначенность

указал на способность противопоставить Православие западному христианству. Он несомненно

продвигался к полноте осознания роли Православия в жизни и каждого человека, и всего народа. Без этого

невозможно было бы постичь смысл экуменического соблазна, навязываемого столь активно русскому

человеку. Распутин сразу раскрывает смысл обманного призыва к единству, насаждаемого экуменизмом.

Русского человека хотят оставить в неведении, подсовывая ему фальшивое понимание

происходящего. Поэтому предупреждает писатель: русский народ предстал "перед окончательной

судьбой".

Писатель прикоснулся к постижению неких неведомых для искусства духовных истин, он совершил

освоение новых эстетических средств, соответствующих выражению этих истин — овладение же

(насколько это в силах человека вообще) в полноте единством одного с другим достижимо лишь в процессе

собственно эстетического творчества. Кажется, Распутин к тому близок.

Среди русских писателей, пребывающих в литературе на рубеже веков и тысячелетий, наиболее

последовательно и сознательно упрочил себя в Православии Владимир Николаевич Крупин (р. 1941). И

его путь был, конечно, не прост, следовал через сомнения и ошибки. Сам писатель о том сказал

откровенно: "Почему трудно спастись пишущему? Об этом куда лучше нас, грешных, сказал о. Иоанн

Кронштадтский. Два, почти невольных, греха у писателя: постоянный суд (осуждение, оценка) людей,

событий и грех самомнения, творчества: "Я создал, я написал, я сотворил..."

Но и всё же, с годами думаю, что если есть спрос на художественную литературу, то и она будет

отвечать на него. Другое дело, как. По крайней мере, хорошая литература учит нравственной жизни. А путь