Вербариум

У нас троих о школе не самые лучшие воспоминания. Раздолбайство Деда, упрямство Мухи (он хлопнул дверью класса в шестнадцать с половиной, и больше его туда загнать не удавалось) и мой здоровый пофигизм – это всё само собой, но против нас были страшные тётки, замотанные и плохо знающие свой предмет. Каждый из нас мог клясться, что собственными руками положил бы под свою школу динамит, если бы только ему дали нужное количество. И все мы трое понимали, что если не будет русских школ – родители останутся без детей. То есть они их нарожают – но потом из этих детей сделают латтонцев, которые будут стыдиться своих русских предков. Таких мы тут уже видали!

А этот политик как раз и убеждал родителей, что лучшее будущее для детей – стать латтонцами. Красиво убеждал, со слезой в голосе.

С ним вообще получилось забавно. Когда он заговорил по-русски, все сперва решили, что это он к русским родителям обращается, тем более – на него телекамеры смотрят, красивый жест, однако! В зале сидели свои люди, они стали аплодировать. Но потом группа поддержки забеспокоилась – сколько ж можно по-русски шпарить? Кто-то из своих подошёл к нему, пошептал в ухо, в ответ наш избранник что-то шепнул опять же по-русски, и понемногу до всех дошло: и этот пал жертвой гипноза!

Мы об одном жалели – это не был прямой эфир. Он классно говорил, почище любого артиста!

Стали высматривать следующую жертву. Высмотрели – довольно вредную тётку, которая с пеной у рта защищала гибнущую латтонскую культуру. Мы что-то признаков гибели не замечали – в свою культуру Латтония вкладывала неплохие деньги. Но и самой культуры тоже не замечали – на дворе не начало девяностых, когда всем казалось, будто начнём ходить в латтонские театры, и народы, распри позабыв, в счастливую семью объединятся… или в единую? Или в великую?.. Пушкин? Гёте? В общем, народы не соединились, зато начались всякие безобразия.

Тётка рвалась к власти. Нетрудно представить, на что способна баба с куриными мозгами, получив власть. Мы опять стали следить за жертвой – сперва через Интернет, потом, как выразился Дед, в полевых условиях.

И тут мы совершили ошибку. То есть тогда это было ошибкой. Как выяснилось потом, пользы от неё оказалось больше, чем вреда.

Политику симбионта подсаживал Муха. У него самая неприметная внешность. Деда посылать – лучше сразу взять клоуна из цирка, на него все будут таращиться. Я тоже мало похож на здешнего патриота. А Муха – самое то. К тому же он как-то освоился с симбионтом – пока Наташка сидела с матерью, Муха делал за неё переводы. Времени на это уходило очень мало – деньги, впрочем, тоже были не ахти какие, но каждая крона имела значение. К тому же симбионт получал своё «равновесие» – сперва политик вещал по-русски, потом Муха бормотал по-латтонски.

Тётке симбионта подсаживал тоже Муха. Он же и выманивал.

А потом мы присмотрели одного тележурналиста, великого защитника национальных ценностей. Тут-то и вышел облом. Как мы потом догадались, какой-то ретивый патриот снимал на камеру и того политика, и ту тётку. Он и обнаружил, что рядом с этими людьми засветился один и тот же невысокий парень. Патриот оказался бдительным – побежал с доносом в полицию безопасности, которая как раз была обязана искать московского гипнотизёра. По крайней мере, вся латтонская пресса от неё этого требовала.

Хорошо, что я был рядом с Мухой. Так, на всякий случай. После той истории с Андреем мы вдруг осознали – друг дружку надо беречь. Когда Муху стали вязать какие-то крепкие ребятишки в простых курточках, я его отбил. Как? Ну, я же не только перед монитором сутками сижу. У нас, кладоискателей, бывают такие драки, особенно когда выходим в поле, что если ничего не уметь – найдут твоё скукоженное и протухшее тельце грибники осенью, и это ещё в лучшем случае.

Меня выручило то, что от меня не ждали агрессии. Эти ребятишки подставили мне спины.

А потом мы с Мухой кинулись наутёк. Было не до слов – нужно было запутать следы.

К счастью, с нами не случилось Деда. Он малость отяжелел. Или нам бы пришлось тащить его за руки – и всех троих бы загребли, или пришлось бы бросить его – это ещё хуже.

Мы неслись к знакомому проходному двору. Его изюминка в том, что всем известны два выхода, а Муха знает третий, совершенно неожиданный – через магазин. Туда выходит задняя дверь склада, и она обычно открыта, хотя вид у неё несокрушимый – железная, в облупившейся краске и толще танковой брони.

На подступах к этой двери мы и налетели на Тимофея. Он был с одним парнем из своей компании – его сперва звали Шпрот, потом Швед, потом ещё что-то придумали, но не прижилось.

– Сволочь… – выдохнул Муха. – Сдаст…

Ясно было, что Тимофей сообразил, куда нас понесло, и, сделав небольшой круг, перекрыл нам выход, чтобы местная безопасность взяла нас тёпленькими. И мы не могли рвануть на себя железную дверь – то есть могли, конечно, да только Тимофей со Шведом сразу бы бросились туда за нами.

– Придётся, – сказал я, имея в виду дверь.