Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова

«Через некоторое время последовал памятный мне случай, прямо вытекавший из этого нового порядка, – рассказывала Сарра Житомирская, завотделом рукописей Государственной библиотеки имени Ленина. – Ко мне пришел очередной мемуарист, бывший зэк, с предложением передать свои автобиографические записки. Следовало бы сразу объяснить ему ситуацию, но он с первых же слов произвел на меня сильное впечатление: ясно стало, что дело идет не о рядовых мемуарах. Это был пожилой и очень больной человек, но и сейчас видно было, каким могучим красавцем он был когда-то и что сделала с ним жизнь. Он коротко объяснил, что долго являлся нашим резидентом сначала в Европе, потом в Америке, впоследствии был репрессирован и, пройдя все круги ада, удивительным образом выжил. И всё это описано в его двухтомных мемуарах… Мне следовало сразу направить его в ИМЛ. Но я не смогла преодолеть острое желание ознакомиться с рукописью… Прочтя [ее] дома, я поняла, что не ошиблась, что это уникальный документ, раскрывающий самые потаенные факты деятельности нашей внешней разведки… Должна признаться, что я испугалась. Полугодом раньше я не задумалась бы взять рукопись, заложив ее в спецхран, но теперь, после прямого запрета, не решилась. И когда он, как мы условились, позвонил мне через неделю домой, я предложила отдать рукопись в ИМЛ. Уже из телефонного разговора мне стало ясно, что опытный этот человек и не подумает следовать моему совету. Он прислал кого-то за рукописью, а я долго мучилась угрызениями совести – что, если из-за моей трусости рукопись вообще не сохранится?!»[408]

Рискнуть решили в ленинградской Государственной публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, куда Быстролетов в 1966 году привез пять самодельных томов.

«Определить на хранение рукопись, безжалостно повествующую о сталинских лагерях и советской разведке, было непросто, – пишет Анатолий Разумов со ссылкой на устные воспоминания сотрудников ГПБ. – После долгих переговоров и переписки [она] была принята в дар».[409]

Тема сталинизма и репрессий теперь считалась закрытой. Покаяния не состоялось. В «Правде» разъяснялась ошибочность немарксистского термина «период культа личности»: преувеличение роли одного лица в истории страны ведет к умалению героических усилий партии и народа в борьбе за социализм. На XXIII съезде КПСС под бурные аплодисменты говорилось о том, что нарушение социалистической законности имело место быть, но осталось далеко в прошлом.

«Партия решительно отвергает всякие попытки перечеркнуть героическую историю нашего народа, который под руководством КПСС почти за полвека прошел трудный, но славный путь борьбы и побед, [и будет бороться с] однобоким, а то и не правильным отображением нашего прошлого».

«Один день Ивана Денисовича» теперь клеймили как произведение, «тенденциозно искажающее отдельные этапы жизни советских людей».[410]