Вердикт: невиновен!

Родственница покойного профессора согласилась уделить мне время после пяти часов вечера. Всю первую половину дня я провела в Басманном суде, слушая бракоразводное дело, где защитником истца выступал Устинович-младший. Честно говоря, мне понравилось, как Борька защищал интересы обманутого мужа, и я даже подумала, что, доведись мне разводиться, непременно прибегну к услугам приятеля. Сразу после суда отправились за правами. Пообедать мы не успели, поэтому снова ели на ходу пирожки, запивая их чаем из термоса. А к пяти часам вечера я стояла у подъезда покойного декана Черненко и набирала на пульте домофона код профессорской квартиры. Я непроизвольно оглядывалась по сторонам в поисках весёлого жёлтого комочка, скачущего во дворе под присмотром пожилой хозяйки Валерии Дмитриевны. Но Лулу нигде не было видно. Наконец меня впустили, и я поднялась на пятый этаж.

–Раздевайтесь, надевайте тапочки, – командовала родственница профессора, пропуская меня в квартиру. – Проходите в кухню. Ничего там не трогайте – я вещи разбираю. Так о чём вы хотели со мной поговорить?

Я смерила внимательным взглядом полную румяную женщину и про себя пожалела, что у неё надёжное алиби. Хозяйский тон, которым разговаривала эта дама, выдавал в ней лицо, безусловно, заинтересованное в роскошном наследстве. Чем не мотив для убийства?

–Ольга Михайловна, – проговорила я, оглядывая распахнутые кухонные ящики и выставленные на пол кастрюли, – вспомните, пожалуйста, у вашего брата была постоянная женщина?

–Само собой, была, – без особых раздумий согласилась наследница профессора, громыхая чайным сервизом. – Он взрослый мужчина, к тому же окружённый смазливыми студентками.

–Вы её видели, эту женщину?

–Зачем мне? – удивилась собеседница. – Я в жизнь брата особенно не лезла. Наоборот, старалась приходить, когда он в университете, чтобы не смущать Петра. Убиралась и уходила домой.

–А почему вы решили, что у Петра Михайловича бывала любовница? – допытывалась я.

–Вы что, маленькая, не понимаете? – рассердилась Ольга Михайловна. – Есть определённые признаки, которые указывают на то, что в доме побывала женщина. Например, полотенце, испачканное тушью, пятна на простыне, ватные диски со следами губной помады в мусорной корзине.

–Вам попадались похожие невидимки? – вытащила я из сумочки свой козырной туз.

Сестра покойного мельком глянула на мою ладонь, где лежала невидимка Лизы Исаевой, и тут же утратила к ней всякий интерес.

–Встречались. После убийства я вымела из спальни три точно таких же заколки.

Ольга Михайловна закончила греметь посудой и перешла из кухни в комнату. Я двинулась за ней. Окинув взглядом обстановку профессорской гостиной, я отметила её изысканный стиль. Обращали на себя внимание белоснежная кожаная мебель, стенка из массива венге и шикарный ворсистый ковёр, покрывающий весь пол. А также коллекция кинжалов на стене гостиной. На диване лежали раскрытые альбомы, рядом с ними горкой высились фотографии.

–Для некролога искала подходящую карточку, – пояснила Ольга Михайловна, заметив мой любопытный взгляд.

Я взяла в руки верхнюю фотографию, на которой был изображён плотный мужчина с приятным лицом и пронзительными карими глазами.

–Ольга Михайловна, почему ваш брат так и не женился? – поинтересовалась я. – Вон он какой. Интересный, успешный, да ещё и профессор. Даже удивительно.

Польщённая отзывом о брате, сестра покойного скорбно улыбнулась и устало пожала плечами. Тон её сделался приветливее, а глаза добрее.

–Кто ж его знает? Мы с Петей особенно не откровенничали. Я на восемь лет старше. В детстве знаете, как бывает? Хочется поиграть, а заставляют сидеть с братишкой. А когда подросли, и подавно отдалились: у меня свои интересы, у Пети – свои. После школы я уехала на Север и вернулась только в девяносто пятом, на похороны матери. Да так в Москве и осталась. Вышла замуж, развелась. Стала заглядывать к Пете, прибираться – не чужие всё-таки люди.

Слушая воспоминания Ольги Михайловны, я остановилась у дивана и просматривала снимки. Сначала шли фотографии последних лет, где Пётр Михайлович был запечатлён в основном в костюме и галстуке, зато на более ранних карточках молодой Черненко снимался по большей части в футболках и джинсах, которые очень хорошо смотрелись на его спортивной фигуре. «Не понимаю, зачем Петру Черненко понадобилось насиловать лаборантку, если он с такой внешностью мог легко заполучить любую девицу из их вуза?» – перебирая снимки, ломала я голову. Вдруг моё внимание привлёк пляжный снимок Петра Михайловича, датированный двухтысячным годом. Моложавый брюнет, разоблачённый до плавок, стоял на фоне цветущей акации. Стоял один, без дамы, но не это меня смутило. На всех предыдущих фотографиях покойный предпочитал сниматься в одиночестве, в крайнем случае, в компании немолодых мужчин или не слишком юных женщин, так что о возможной любовнице речь не шла. На пляжной фотографии загорелый живот профессора пересекал небольшой белый шрам. Отложив оставшиеся в руке карточки, я направилась с заинтересовавшим меня снимком к сестре покойного.