Веремя странствий [СИ]

К вечёру нового денёчка путники и впрямь достигли рубежа болотных земель, да узрели пред собой хвойны леса. По краю краснолесья пролегала полоса топкого болоту, такого точно в эвонтом месте стояла высока вода. Хорошо, усё ж, шо у странников имелась тропка Кострубоньки, а то вернёхонько не скоро смогли б вони преодолеть то местечко и добратьси до возвышенности на каковой разместилси бор. И ведь на руках их нынче был не токмо вумерший Любин, оного несли на носилках, но и два хворых соратника. У водного из них, Ратмира, к средине дня сице опухло лико, шо глаза и вовсе перьстали видеть, они схоронились под отёкшей кроваво-синей кожей, а посему егось осторожно придерживая под руку вел Гордыня, аль Орёл. Плечи второго страждущего, Щеко, также оплыли, а евойны руки почти до локтя страшно набрякли, да сильный жар сотрясал усё тело, оттовось и ему помогали итить, хотя он и бодрилси. Тело Любина по очерёдке несли на носилках соотчичи. Борилка шедший позадь вэнтих носилок, наблюдал як посиневша рука воина, свисающая с деревянной жерди, клонилась к долу и корявенько помахивала мелькающим кустарничкам болотной одури, зелёным мхам и окошкам с водицей. И кажный раз, глядя на тако помахивание, мальчоночка горестно вздыхал и так, абы никто не видывал, утирал проступающие у очах солёны слёзы, ужо дюже сильно перьживаючи за помершего, доброго и развесёлого, дядьку Любина. Впрочем о Любине грустил не токмо Борюша, но и все евойны соратники и ано Гуша. Тот инолды, идючи обок носилок, подсигивал увысь, и жалостливо подвывал, так будто ктой-то егось оченно крепко ударял по покрытой сверху короткой, тёмно-бурой шёрсткой головёшке, поясняя странникам, шо у них, у шишуг, принято сице провожать померших. Кады путники, напоследях поднявшись на бугор, вошли в краснолесье, покинув болотны просторы, то перво-наперво облегчённо вздохнули, потомуй как распрощались они не токась с владениями Болотника, но и с землями злобной нежити. Пройдя немножечко вглубь бора, решили устроить привал зане Щеко и Ратмир до зела ослабев, желали вотдохнуть. На небольшой кулиге у перелесье порядили располагатьси на ночлег. Усё то времечко, особлива бережно сберегающий свову котомочку Борилка поклал её на поваленный ствол дерева сосны, шо прикорнул посередь прогалинки. Да вопосля и сам устало опустилси подле него, на како-то мгновение уставившись у хвойный лес окружающий плотными полосами энто ровное место, чистое и безлесное, поросшее низкими травами. Обаче чуток попозжа вон, развязав снурки на котомке, достал из неё кугиклы, на коих ужесь давненько не игрывал, и, поднеся к устам, лягохонько перьбирая на винструменте дырочки, подул у него. И тады ж по лесным далям полетела грустная погудка… така, шо не токась запечалились путники, собирающие ветви для костров, но закручинилси, затосковал усам лес. Поначалу бор неподвижно застыл… перьстали у нём колыхатьси веточки да хвоинки-иголочки. Затих сякий перестук або напев птицы, вже будто усё окрестъ заснуло иль вумерло… Одначе миг спустя он унезапно заплакал… да сице тихо… тихо… же верно вторя звукам кугиклы. И слышалси у том плаче заунывный вой ветра, жалобный стон умирающего зверя да протяжные человечьи причитания по почившему сроднику. Борила играл на кугикле, а лес ему подпевал, горюючи сообща с ним из-за потери дядьки Любина… И мальчику чудилось то не бор поёть, а како-то живое существо. Пытливым взглядом отрок всматривалси у сереющие просторы леса, и вмале узрел тогось, кто вторил ему.