Вересковая принцесса

Меня охватила дрожь – этот высокий, стройный человек только что быстрыми шагами мерил опустевшую полутёмную комнату – я сразу подумала о тех временах, когда страстная боль без устали гоняла его по саду. Моё появление в конторе, казалось, неприятно поразило его – он невольно взялся за абажур и снял его с лампы, так что её свет залил мою робко застывшую на пороге фигуру. Мне стало так неуютно, как будто я стояла у позорного столба; но я собрала в кулак всю свою волю, подошла к нему и с неловким поклоном положила перед ним на стол бумагу.

– Не будете ли вы так добры посмотреть на почерк? – сказала я, опустив глаза.

Он взял в руки бумагу.

– Красивые, чёткие буквы – выглядят крепкими и упрямыми, я бы даже сказал воинственными, но не лишены грации, – сказал он и с полуулыбкой повернулся ко мне. – Можно подумать, что пишущий надел железную перчатку, чтобы замаскировать маленькую нежную ручку.

– Значит, они красивы – но пригодны ли они? Я была бы рада! – сказала я нервно.

– Ах так, это относится к вам больше, чем я думал – это вы писали?

– Да!

– И что вы понимаете под пригодностью? Разве вам не достаточно, что вы теперь пишете так красиво, ловко и бегло?

– Нет, далеко не достаточно! – быстро возразила я. – Я хочу писать так, чтобы мне можно было доверить работу. – Ну вот, я высказалась, и моя смелость возросла. – Я знаю, что у вас женщины тоже надписывают пакетики с семенами – может быть, вы попробуете и со мной?.. Я буду очень стараться и работать точно по инструкции. – Я поглядела на него, но тут же опустила взгляд – его синие глаза так пылко и вместе с тем так сочувственно смотрели на меня и были так выразительны, словно они и не принадлежали его спокойной и горделивой фигуре.

– Вы хотите работать за деньги? – спросил он тем не менее очень хладнокровно, почти деловым тоном. – Вам не пришло в голову, что вы в этом не нуждаетесь? У вас ведь есть наследство… Скажите мне, сколько вам нужно и для чего. – Он положил руку на железную шкатулку, стоявшую на столе.

– Нет, я так не хочу! – живо вскричала я. – Пускай они лежат и дальше. Моя дорогая бабушка сказала, что их достаточно, чтобы уберечь от нужды, а я ещё не в нужде, избави бог!

Он убрал руку со шкатулки – я не знаю, почему при виде его своеобразной улыбки мне сразу же подумалось, что он тоже знает про Эммину болтовню. Это повергло меня в уныние и одновременно укрепило в моём решении.

– У вас, очевидно, не совсем верное представление о работе, за которую вы хотите взяться, – сказал он. – Я знаю, что через пять минут ваши щёки станут красными, а мысли в голове и ноги под столом восстанут против ненавистной писанины…

– Сейчас это изменилось, – стыдливо перебила я его – он цитировал мои собственные ребяческие слова, какими я когда-то описывала свою ненависть к письму. – Это далось мне тяжело, это правда, я с этим не спорю, но я себя преодолела.

– В самом деле? – досадная улыбка снова появилась на его лице. – Значит, вы полностью отринули свои вересковые привычки? Вы ненавидите лазанье по деревьям и больше не понимаете, как вы могли когда-то бегать по воде?

– О нет, я совсем ещё не так образована! – против воли вырвалось у меня. – Я даже не могу себе представить, что когда-нибудь придёт время, когда я без тоски смогу слышать шелест деревьев и плеск воды – но я научусь обуздывать свою тоску, так же как я, сжавши зубы, – я показала на бумагу, – преодолела своё неприятие.

Он отвернулся и поглядел на штору – словно хотел посчитать на ней нитки. Затем он взял маленький пакетик и протянул мне. На нём красивым почерком стояло: «Rosa Damascena».

– Представьте себе, что вы должны будете написать это четыре сотни раз, – с нажимом сказал он.

– Хорошо, вы увидите, что я смогу!.. Это название цветка, и если я слово «Rosа» должна буду написать тысячу раз, я буду представлять себе её прекрасный аромат – розовый цветок для меня подобен чуду, я всегда считала его королевским дворцом для бабочек – это тоже одно из моих «вересковых» представлений – теперь вы доверите мне работу?

Он молчал, и мне вдруг пришло в голову, что он так подробно описывал мне все эти сложности, потому что не хотел прямо говорить мне, что он не может использовать мою писанину. Глубоко униженная, я подумала о Луизе, дочери учителя – она всё ещё была здесь, и её неутомимые, ловкие руки вызывали всеобщее восхищение; во всяком случае, она делала своё дело несравненно лучше меня, и с моей стороны было самонадеянным попытаться стать с ней на одну доску. Ах, как я горько пожалела, что пришла сюда!.. С внезапным приступом прежней строптивости я взяла листок со своими каракулями и сунула его в карман.

– Я чувствую, что была нескромной, что была слишком высокого мнения о моих достижениях, – сказала я, задыхаясь. – Сейчас, когда я вижу этот красивый, грациозный почерк, – я показала на пакетик, – сейчас мне очень стыдно…

Я быстро шагнула к двери, но он уже стоял передо мной.