Вересковая принцесса

Я побежала по лестнице в салон. Это были три большие, светлые комнаты, включая Шарлоттину. Двери между ними всегда стояли открытыми, и господин Клаудиус имел обыкновение, ведя беседу, прогуливаться туда-сюда по всем трём залам. Круг людей, собиравшихся здесь за чайным столом, был довольно узок. Периодически приходили пожилые господа, именуемые уважаемыми людьми, и друзья прежних лет. Мой отец – и, само собой разумеется, его «маргаритка», – а также юный Хелльдорф были постоянными гостями; приходила и Луиза, молодая сирота и молчаливая вышивальщица. Бухгалтер, напротив, попросил раз и навсегда освободить его от участия в чаепитиях – он-де стареет и боится ходить через сад холодными, туманными вечерами; в действительности же он откровенно сказал, что физиономия Клаудиусовского дома стала настолько сомнительной, что он «умывает руки» и не хочет участвовать в том, в чём сегодняшнему владельцу фирмы придётся когда-нибудь дать отчёт своим предкам.

Сегодня гости ещё не появились. Это был холодный ноябрьский вечер; тонкие струи дождя, превращавшегося у самой земли в облачка тумана, переплетались с первыми снежинками, а в переулках хозяйничал резкий, порывистый ветер. В салоне фройляйн Флиднер хлопотала у чайного стола. Пожилая дама была взволнована – фарфоровые чашки и блюдца дребезжали под её руками и никак не хотели становиться на места… Шарлотта наблюдала за ней со злобной улыбкой. Она расположилась в углу дивана, погружённая в блестящие зелёные волны рюшей и буфов шёлкового платья. Её импозантная красота не могла не привлечь к себе внимание – роскошные формы уютно разлеглись на тёплых, пышных подушках; но я невольно поёжилась, представив себе контраст между ноябрьской непогодой и обнажёнными плечами Шарлотты, прикрытыми лишь тонким кружевом.

– Я прошу вас, дражайшая Флиднер, будьте, ради бога, осторожны, – аффектированно воскликнула она, не изменив ни на йоту своего удобного положения. – Покойная фрау Клаудиус перевернулась бы в гробу, если бы узнала, как вы обращаетесь с её фарфоровыми сокровищами, напоминающими о днях рождения, семейных юбилеях и Бог ещё знает о чём… Дело не стоит и выеденного яйца, чего вы так волнуетесь?.. Что я могу сделать, если мне эта Луиза антипатична? И разве я виновата, что эта царевна Несмеяна всегда выглядит так, как будто она извиняется перед богом и людьми за то, что вообще осмеливается существовать?.. Девушка инстинктивно чувствует то, что я сейчас выскажу прямо: она не вписывается в салон с её учительскими манерами. Это всё чрезмерный дядин гуманизм – предоставить ей положение, которому она совершенно не соответствует… Ах боже мой, я тоже не чудовище – но это правда!.. Добрый вечер, принцессочка!

Она подала мне руку и притянула меня к себе на диван.

– Сидите спокойно, дитя, и не прыгайте, как птичка, по комнате! – сказала она повелительно. – Иначе дядя снова удружит мне соседку, которая приводит меня в отчаяние своими вечными батистовыми вышивками и грубым железным напёрстком на пальце!

– Одно из этих невыносимых зол вы можете легко устранить, – хладнокровно заметила фройляйн Флиднер. – Дайте Луизе один из ваших серебряных напёрстков – вы всё равно ими не пользуетесь…

– По крайней мере очень редко, – рассмеялась Шарлотта, играя перед глазами своими тонкими белыми пальцами. – И я знаю, почему… Вы видите эти ногти, добрая Флиднер?.. Они не очень маленькие, но красиво-розовые и безупречной формы – на каждом печать благородства – вы не находите? – Она выразительно приподняла верхнюю губу и обнажила в дерзкой улыбке ряд красивых зубов.

– Нет, я этого решительно не нахожу, – твёрдо возразила фройляйн Флиднер, и её щёки гневно покраснели. – Природа не ставит подобной печати на то, что чурается работы… И даже княжеское слово, которое нелепыми представлениями наделяется преобразующей силой причастия, – княжеское слово, по велению которого честная, здоровая красная кровь внезапно превращается в искусственную голубую, – даже это слово не имеет власти освобождать от труда, к которому призван род человеческий. Было бы дурно и не по-божески, если бы власть имущим и в самом деле было бы дано право благословлять лентяев… Только об одном я вам хочу напомнить, Шарлотта, – я до сих пор ни разу об этом не говорила, но ваше высокомерие уже не знает границ, оно с каждым часом становится всё более невыносимым, и я вам поэтому говорю: не забывайте, что вы приёмный ребёнок!

– Ах, это такое несчастное создание, которое ест хлеб из милости, не так ли, моя добрая Флиднер? – вскричала Шарлотта, и её блестящие глаза издевательски уставились в лицо пожилой дамы. – Да, представьте себе, меня это не волнует ни вот на столько, – она показала крошечный зазор между большим и указательным пальцем. – Хлеб из милости мне не горек, поскольку он мой по праву… Кстати, я сегодня написала Дагоберту, что вы стали играть за чаем первую скрипку, с тех пор как Экхоф впал в немилость… В вас появилась дерзость, моя хорошая!