Вересковая принцесса

Я задрожала, и на глазах у меня выступили слёзы стыда и досады. И тут пара мягких, холодных ладоней обхватила мои руки и отвела их от лица. Передо мной стоял господин Клаудиус.

– Вы испугались, фройляйн фон Зассен, – сказал он. – Это была неудачная шутка Шарлотты, за которую она попросит у вас прощения. – Он подвёл меня к одному из кресел и мягко усадил в него.

– Я думаю, ты можешь начинать свою речь, – обратился он к Шарлотте.

– Сейчас, дорогой дядя! – Она подлетела ко мне, опустилась на колени и схватила меня за руку. – Соблаговолите, ваша светлость, простить меня, бедную грешницу, – лукаво проговорила она. – Я прошу здесь прощения; но только у вас, принцесса – ото всех остальных я требую благодарности за то, что продлила им прекрасное зрелище!

Я засмеялась, хотя на моих ресницах ещё висели слёзы… Как она смогла под столькими взглядами упасть на колени – мне это казалось особенно восхитительным! Я бы не знала, куда деться от смущения… Она ласково провела обеими руками по моим волосам, затем поднялась и снова села за рояль.

Она играла бегло, но с большой силой; инструмент стонал под её руками, и мне казалось, что было бы лучше, если бы весь этот грохот и рёв звучал на пустоши – здесь он угрожающе отражался от стен. Но я была от всего сердца благодарна музыке; она отвлекла от меня внимание присутствующих, и я, неподвижно застыв в глубоком кресле, словно в тихой гавани, через некоторое время решилась открыть глаза.

Первый, кого я увидела, был старый бухгалтер. Он сидел в оконной нише, наполовину скрытой шторой – Шарлотта была права, «он был в ярости». Вчера его возмущение приняло величественные формы – он выступил как какой-то пророк, и обличающий пафос в его речах и фигуре испугал меня и наполнил душу страхом Но в сейчас он выглядел как очень разозлённый человек, который с трудом подавляет свой гнев – его левая рука, на которой поблёскивали драгоценные камни, вцепилась в подоконник, а его классический благородный профиль был искажён злобно опущенным уголком рта. Казалось, что его неудовольствие распространяется на всё общество, потому что он повернулся к нему спиной… Предмет его ненависти, молодой Хелльдорф, прислонился спиной к двери, сквозь которую я вошла. Он был, наверное самым внимательным и благодарным слушателем, поскольку стоял неподвижно, как заколдованный, и не отрываясь смотрел на исполнительницу – он был, видимо, другого мнения, чем господин Клаудиус, который при любом пассаже, который особенно грохотал под сильными пальцами, мрачно хмурил брови и неодобрительно качал головой – здесь он, видимо, тоже разыгрывал из себя знатока – лавочник!

Внезапно я почувствовала, что кресло подо мной слегка зашаталось. Я посмотрела в сторону – рядом со стоял Дагоберт; его локоть доверчиво лежал на спинке моего кресла. Когда я повернула к нему лицо, он глубоко заглянул в мои испуганные глаза, наклонился и сквозь шумные аккорды шепнул мне в ухо:

– Вы сегодня идёте к принцессе?

Я молча кивнула.

– Тогда немножко подумайте обо мне сегодня в том раю, куда вы ступите – я прошу вас об этом!

Я почувствовала лёгкое головокружение. Эти слова, такие мягкие и проникновенные, оказали на меня неописуемое воздействие. Ему, который на пустоши был таким насмешливым и недоступным, я должна была оказать милость – ему, Танкреду, который со своей красотой и офицерским достоинством выглядел как король среди лавочников? Кровь бросилась мне в виски, и вместо ответа я низко опустила голову – я была горда и счастлива, но другим было не обязательно это видеть.

По окончании игры и после обычных изъявлений благодарности за доставленное удовольствие гости стали расходиться. Хелльдорф тоже взялся за шляпу. Господин Клаудиус сделал ему знак, и я услышала, как он тихо сказал молодому человеку:

– Останьтесь ещё, я хотел бы услышать, как вы поёте, о вашем баритоне много говорят.

Во время всеобщей суеты я улизнула в соседнюю комнату – возможно, оттуда я смогу добраться до какой-нибудь двери, ведущей в коридор. Вся эта ситуация с моим вторжением в собравшееся общество была, конечно, ужасно забавной; я боялась насмешек Шарлотты, когда мы будем одни, и хотела по возможности не попадаться ей больше на глаза. К комнате, через которую я пробиралась, примыкал большой салон – там сегодня подавали обед. Из этого салона одна открытая дверь вела в коридор, где всё ещё на манер часового расхаживал туда-сюда старый Эрдман… Какое богатство серебряной посуды стояло на столе посреди комнаты и на соседних столиках! Мой взгляд охватил всю эту роскошь, затем скользнул по стене, и я застыла как пригвождённая…