Вересковая принцесса

– Печати должны оставаться на дверях до скончания времён, – сказала я робко – я очень хорошо помнила о своей вылазке , и мне было стыдно; но мне не хотелось оставлять вопрос принцессы без ответа. – Такова была воля покойного; поэтому господин Клаудиус не потерпит, если к печатям кто-нибудь притронется, ведь он такой строгий, ужасно строгий!

– Ну, это звучит так, как будто вы перед ним робеете, моя маленькая сударыня! – засмеялся камергер.

– Я робею? О нет! – возразила я сердито. – Я его не боюсь, больше совершенно не боюсь!.. Но я не могу его терпеть! – вырвалось у меня.

– Как, такая решительная антипатия в сердце, которое любит на пустоши всё, у чего есть душа? – воскликнула, улыбаясь, принцесса. – Ах, оставьте, я не могу себе представить, что ваша немилость так уж серьёзна! – добавила она. Она наклонила голову и поглядела на меня лукавыми глазами.

Она мне не верит – как меня это рассердило! Меня снова охватила давешняя злоба.

– О, этот человек никого не любит, никого на всём белом свете, это так и есть! – живо вскричала я. – Ему милы только две вещи: работа – говорит Шарлотта, – и его большая, толстая бухгалтерская книга… У него есть цветы, огромное количество цветов, в котором мог бы зарыть свой противный дом, но в комнате, где он от зари и допоздна сидит и работает, он не терпит ни одного зелёного листочка… С часами в руках он ругает своих людей, если они хоть на минуту опаздывают в это отвратительное воронье гнездо, а по ночам разглядывает звёзды на небе – только потому, что он может их посчитать, как талеры на своём столе. Он жадный и никогда не подаст бедняку милостыню…

– Стоп, дитя моё, – перебила меня принцесса, – тут я должна возразить! У бедняков нашего города нет лучшего друга, чем он, хотя он и помогает несколько причудливым образом, а также категорически отказывается вносить своё имя во всякого рода списки добровольных пожертвований.

Какой-то момент я поражённо молчала.

– Но он жестокосерден и холоден как лёд по отношению к – к Шарлотте, – сказала я быстро, – и считает, что он всё знает лучше всех.

– Хорошенький перечень грехов! – засмеялся камергер. – Кстати, господин Клаудиус недавно показал, что он действительно понимает кое в чём лучше других, – повернулся он к принцессе. – Наш ловкий граф Целль наконец-то сел в лужу, к нашему всеобщему удовлетворению; его Дарлинг, которого он привёз из последней поездки, – бесспорный красавец, но злобное и коварное животное; некоторые даже утверждают, что это цирковая лошадь – такие странные у него повадки. Целль страшно хотел снова от него избавиться; в нашем кругу никто, конечно, не клюнул на эту удочку, но мы, из уважения к Целлю, проявили сдержанность, чтобы не отпугнуть других покупателей… Юный лейтенант Клаудиус загорелся приобрести животное, а некоторые добрые друзья Целля очень правдоподобным образом поддержали его в этом решении, но дядя посмотрел на Дарлинга, и – отказал. Что оказалось к лучшему для молодого человека, поскольку час назад этот конь сбросил сына банкира Тресселя, который его купил и который очень хороший наездник, – сбросил и прошёлся по нему копытом.

– Я хочу сказать, господин фон Висмар, эта так называемая сдержанность в вашем кругу меня чрезвычайно огорчает, и пусть граф Целль побережётся при своём следующем визите ко двору! – воскликнула принцесса, и её большие блестящие глаза горели от возмущения. – Это падение будет иметь серьёзные последствия?

– Вряд ли, – пролепетал Камергер. – Я прошу вашу светлость успокоиться и подумать, кто сидел на коне, – добавил он, улыбаясь и легонько покашливая; – здоровая кровь и совсем другая костная масса, такого человека нелегко убить; пара шрамов и синяков – и дело забудется.

– Вы говорили о некой Шарлотте в доме Клаудиусов, – обратился ко мне господин фон Висмар, который, видимо, почувствовал, что он зашёл слишком далеко. – Это такая видная, красивая молодая девушка?

– Не правда ли, Шарлотта красавица? – счастливо перебила его я – я сразу простила ему его ребячливые манеры только за одно это слова.

– На мой вкус, немного слишком монументальная, слишком эмансипированная и вызывающая, я встретила её как-то раз в женском собрании, – сказала принцесса скорее камергеру, чем мне. Значения слова «эмансипированный» я не поняла, но я услышала осуждение в её голосе, и это глубоко меня задело и огорчило. – Странные, однако, отношения в доме, – продолжала она. – Что подвигло Клаудиуса усыновить детей неизвестного француза?

Господин фон Висмар снова пожал плечами.

– И при этом усыновлённые нисколько не благодарны за это усыновление, – воскликнула фройляйн фон Вильденшпрунг. – Эта Шарлотта постоянно злобно сопротивлялась имени Клаудиус, на её тетрадках стояло Мерикур, и пансионерки старались обращаться к ней по этому ненавистному имени так часто, как только возможно, – единственно чтобы увидеть её гневно сверкающие глаза!

– Ах, вы знакомы с молодой девушкой, Констанция? – спросила принцесса.