Вересковая принцесса

За пальмами раздался короткий смешок – я думаю, что внезапный подземный толчок не произвёл бы на брата с сестрой такого впечатления, как мой бесхитростный ответ и этот тихий короткий смех. Что я, бедная, сказала такого, что глаза Дагоберта так злобно на меня уставились?.. Казалось, что Шарлотта в приступе внезапной ярости собирается выкрикнуть в сторону пальм что-то дерзкое, но она взяла себя в руки и промолчала, горделиво подняв голову.

– Пойдёмте, малышка – пожмите руку фройляйн Флиднер и скажите ей спокойной ночи – вас пора отвести в постель! – сказала она мне.

В любой другой момент такое повеление глубоко задело бы мою семнадцатилетнюю гордость – но на сей раз я сразу же простила Шарлотте: её губы, пытающиеся шутить, казались совершенно бескровными – гордая девушка была жестоко уязвлена, я видела это, хотя и не понимала чем.

Молча и внешне спокойно она прошла рядом со мной через оранжерею и сад; но как только мы пересекли мостик, она остановилась и с глубоким вдохом прижала к груди руки.

– Вы слышали, как он смеялся? – спросила она с нарастающим раздражением.

– Это был господин Клаудиус?

– Да, дитя!.. Проживи вы с нами подольше, вы бы знали, что этот великий, высокомерный дух никогда громко не смеётся, разве что над слабостями человеческими, как вот только что, малышка! С рассказами о том, что вы услышали при дворе, вы должны быть впредь аккуратнее в присутствии дяди!

Я была возмущена. Сначала меня буквально заставили рассказывать, и я в самом деле, при всей моей неопытной и открытой натуре, была очень осторожна: я не произнесла ни слова о том, что было сказано при дворе о Дагоберте.

– Почему вы ругаетесь? – строптиво спросила я. – Я не должна была говорить, что сброшенного всадника считают при дворе крепким и сильным?

– О святая простота! – язвительно засмеялась Шарлотта. – Артур Трессель хрупок и грациозен – мальчик из хрусталя… Характеристика остроумного господина фон Висмара относится ко всему простому мещанскому сословию. Какой-нибудь кавалер при падении наверняка сломал бы свои изящные рёбра и отдал бы Богу свою нежную душу; но здоровая мещанская кровь – плоть от плоти грубой, крепкой земли, она не даст так просто причинить себе вред.

Она снова засмеялась, пошла дальше быстрыми шагами и вышла вместе со мной на газон перед «Усладой Каролины».

Над замком сияла луна. Её белый свет, льющийся на молчаливый оазис посреди тёмного леса, действовал на мои нервы так же одурманивающе, как и сильный запах цветов в саду. Каменная Диана под могучими буками казалась такой шокирующе живой, как будто она вот-вот туго натянет свой лук, и её стрела зазвенит в воздухе… Лунный свет стекал по фруктово-цветочными гирляндам на стенах, по неподвижным глазам и сжатыми губам несущих карнизы кариатид, падал на зеркало пруда и на огромные стёкла окон. Я могла разглядеть каждую складку на выгоревших шёлковых портьерах за дверями балкона – луна заливала серебром таинственную комнату; – люстра под потолком свирепого фанатика, разумеется, не тряслась.

– Тот наверху понял бы меня и моего брата, – сказала Шарлотта, показывая на бельэтаж. – Он твёрдой рукой стряхнул с себя прах и тлен мещанского рода и дерзко поднялся в сферы, которые единственно могли дать ему дыхание жизни. – Она не отрываясь смотрела на блестевшие стёкла. – Конечно, он упал с размозжённой головой – ну и что с того? Он заставил высокомерную касту признать себя; он стал одним из них и проложил блестящий путь в пенатах, которые они ревностно считали своими. Абсолютно всё равно, идти ли по этому пути десять или пятьдесят лет. Я бы охотно умерла молодой, если бы могла такой ценой купить всего лишь двенадцать месяцев жизни при дворе!.. Мне довелось испытать, что это значит – иметь гордое, честолюбивое сердце и носить при этом презираемое плебейское имя, проведя половину молодости среди морщащих нос родовитых пансионерок – я не хочу стоять ниже них – я не хочу!

Она энергично взмахнула сжатым кулаком и принялась вышагивать туда-сюда по газону.

– Дядя Эрих знает о скрытом пламени в моём сердце – Дагоберт мыслит, чувствует и страдает так же, как я, – продолжала она, остановившись, – и дядя со всем своим обывательским высокомерием пытается задушить в нас это пламя в зародыше… Поддержку своего достоинства мы должны искать в самих себе, а не во внешних случайностях, говорит этот большой философ – смешно! Меня это просто бесит; я чувствую себя привязанной к пыточному столбу, я потрясаю кандалами и проклинаю жестокость судьбы, принесшей молодого орла в воронье гнездо!.. Откуда эти необоримые чувства? – спросила она, меряя газон широкими шагами. – Они со мной с самого первого вдоха, они у меня в крови… Это не химера – сознание собственного аристократизма – нить за нитью оно связывает поколения, восходя к нашим великим предкам… Даже если оно и не заметно со стороны, как, к примеру, у нас с Дагобертом, чьё происхождение окутано непроницаемой тьмой молчания…