Вересковая принцесса

Кто бы мог подумать, что на этом милом, мягком лице может отражаться такая буря чувств, какую я наблюдала в воскресенье утром! Но сейчас в этих улыбчивых чертах не осталось и следа той бури, да и Гретхен совершенно не горевала о своей потерянной коляске. Но коляску необходимо было вернуть, и вернуть немедленно. Я хотела наполнить её свежесорванными ягодами и лесными цветами, а потом попросить садовника Шефера отнести её в дом. Я слезла с вершины и заскользила по ветвям вниз – и увидела, что сюда со стороны «Услады Каролины» идут люди; они, очевидно, были уже довольно близко – я вздрогнула от ужаса, услышав голос бухгалтера; он звучал так, как будто тот стоял прямо под вязом. Забраться на вершину я больше не могла, поскольку не хотела привлекать к себе внимание. Тихо надеясь, что бурю скоро пронесёт, я обвила руками ствол – в этот момент я сидела на очень тонкой и очень шаткой ветке – и с сильно бьющимся сердцем стала прислушиваться к тому, что происходит внизу.

Первое, что я увидела сквозь листву и сплетение ветвей, была шарлоттина пурпурная вуаль, которую та часто надевала – а где Шарлотта, там и Дагоберт; брат с сестрой снова сбежали из душного главного дома в лес; они были несчастны и нуждались в утешении, но меня неприятно поразило, что утешения они искали у ужасного старика.

Они повернули на дорожку, пролегавшую рядом с моим укрытием. Экхоф понизил голос, но его аффектированная манера речи позволяла мне отчётливо слышать каждое слово. В руке он держал шляпу; его обычно белоснежная макушка сегодня как-то потускнела. Ожесточённое, озлобленное выражение подчёркивало бесчисленные морщины и складки на его обычно гладком, можно даже сказать тщательно ухоженном лице.

– Молчите вы, ради бога, с вашими утешениями! – остановившись, безо всякой вежливости воскликнул он. – Последствия не поддаются расчёту! Вы оба не можете об этом судить, поскольку не знаете, какой гигантский шаг вперёд мы сделали, когда дом Клаудиусов и многие его души вступили в наши ряды – это произвело сильное впечатление и повернуло к церкви многих слабых и колеблющихся… И вот теперь всё воздвигнутое разрушается с таким скандалом, с такой беспощадностью… Какое злополучное ослепление – божка и идола новейших времён, так называемое образование, пагубное по своей сути, поставить на то место, где уже снова начал властвовать господь со всей своей мощью и силой!

– Дядя своей причудой вредит сам себе, – холодно сказал Дагоберт. – Владетельные и имущие не имеют лучшего союзника, чем церковь, в противостоянии с тем, что потрясает основы… Если бы у меня в руках была власть и деньги, то ваша партия была бы богаче на одного ревностного покровителя – я понимаю наше время и принадлежу к тем, кто всегда поставит подножку безумному волчку, именуемому прогрессом.

– В отношении церкви фройляйн Шарлотта думает иначе, – сказал Экхоф, устремив пронзительный и строгий взгляд на молодую девушку.

– Да, тут наши взгляды расходятся, – сказала она откровенно. – Будь у меня деньги, я бы прежде всего употребила их на то, чтобы развеять позорную, унижающую тьму, покрывающую прошлое нашей семьи – я больше не хочу питаться редкими крохами, которые мне иногда бросают, я ясно понимаю и чувствую, что это недостойно, что я, возможно, когда-нибудь буду этого стыдиться!.. С этого момента я стану собирать и экономить…

– Фройляйн Шарлотта – экономить? – недоверчиво-саркастически переспросил её Экхоф.

– Я вам говорю, – резко вскинулась она, – я буду ходить в рубище, только чтобы собрать денег на поездку в Париж…

– Что, если вам не надо так далеко ехать, чтобы развеять тьму?..

Каждое из этих слов ударило колоколом по моему слуху и нервам. Человек, медленно и веско произнесший это слова, выглядел так, как будто он только что одним ударом прекратил тяжёлую внутреннюю борьбу. – Идите сюда, – повелительно сказал он молодой даме, которая механически-безмолвно последовала за ним. Он уселся на скамью, на которой я в воскресенье пела. Скамья находилась как раз напротив моего убежища.

О небо, в каком ужасном положении я оказалась! Я крепко обхватила ствол вяза и судорожно сжала руки от страха, что тонкая ветка, на которой я сижу, может треснуть под моим весом; к тому же мои несчастные башмаки медленно, но верно сползали с болтающихся ступней, и я ничего не могла с этим поделать – боже, если один из этих маленьких уродцев с грохотом свалится с высоты, то какая это будет потеха для Дагоберта и какой прекрасный повод для моего врага, чтобы хорошенько меня отчитать!