Вересковая принцесса

– Мама села за рояль, – продолжал Дагоберт, – и все стали просить: «Тарантелла, тарантелла!» И она пела так, что стены дрожали, и все были в восторге, и я тоже. Мадам Годен потом часто напевала мне эту песню своим слабым, старым голосом, если она хотела, чтобы я её слушался, и я никогда не забуду «Già la luna è in mezzo al mare, mamma mia si salterà!»[14]… Лица мамы я не могу вспомнить при всём моём желании – для меня в тот день, не считая пения, главным человеком был дядя Эрих. Вы можете показать мне любые женские портреты – я не узнаю моей матери… Я только помню, что она была очень высокой и стройной и что её чёрные кудри спадали ей на грудь – возможно, это я бы тоже забыл, не отругай она меня именно из-за кудрей – своими порывистыми ласками я привёл их в полнейший беспорядок… После этой встречи дядя Эрих приезжал очень часто, один; он нежил и баловал нас – в противоположность тому, как он обращается с нами сегодня… Затем он надолго пропал, а потом однажды приехал и разлучил меня с Шарлоттой и мадам Годен… Это всё, что я вам могу рассказать.

– Этого совершенно достаточно, – произнёс Экхоф. – Наверное, господин Клаудиус был к тому времени уже посвящён в тайну и сопровождал свою невестку к племяннику и племяннице… Принцесса почти всегда отправлялась в Париж, когда герцог уезжал со своими адъютантами.

Он просунул свою ладонь под руку молодого офицера.

– Сейчас надлежит осторожно расследовать и действовать, если мы хотим достичь нашей общей цели, – сказал он, увлекая Дагоберта в лес. – От Флиднер, которая единственная в курсе всего, вы, естественно, ничего не узнаете – она скорее даст изрубить себя на куски!.. Не правда ли, она ведёт себя ну просто как невинная овечка, эта старая кошка!.. Придворная дама, квартирмейстер и лейб-медик, который часто бывал тогда в «Усладе Каролины», – все давно умерли…

– И мадам Годен тоже – много лет назад, – добавил Дагоберт бесцветным голосом.

– Смелей, они нам не нужны! Мы отыщем пути и средства, – решительно сказал Экхоф – за время обсуждения он полностью утратил свой напыщенный тон. – Но как я уже сказал, нам надо избегать торопливости, пускай даже пройдут годы!

Они удалялись – но Шарлотта за ними не пошла. Оставшись одна, она вскинула руки к небу и исторгла из дрожащей груди странный, своеобразный смех. Я не знаю, был ли это звук неописуемого счастья или – помешательства. Точно так же вела себя моя бабушка у колодца… Я в испуге наклонилась, и – шлёп! – один из моих башмаков упал в заросли – несчастный уродец так просвистел сквозь кустарник, словно он был выпущен из пращи. Шарлотта полузадушенно вскрикнула.

– Тише, бога ради! – прошептала я, соскользнула вниз по дереву и подбежала к ней.

– Несчастная, вы подслушали? – выдохнули её губы под моей ладонью – она гневным движением стряхнула мою руку и смерила меня уничижительным взглядом.

– «Подслушала!» – повторила я оскорблённо. – Что я могла сделать, если я сидела на дереве, а вы пришли к нему прогуляться?.. Что, мне надо было закричать «не ходите сюда, если вы собираетесь говорить о тайнах, потому что я здесь сижу и ни за что не хочу, чтобы меня заметил старик, который всегда так зло на меня смотрит»?.. И почему это я несчастная? Я так счастлива, счастлива и рада, что не могу выразить, фройляйн Шарлотта!.. Теперь всё будет хорошо! Теперь вам можно быть гордой! Подумайте, ведь принцесса Маргарет – ваша тётя!

– Боже мой, зачем вы мучаете меня? – вскричала она и затрясла меня за плечи словно тряпичную куклу. Затем она оттолкнула меня и снова стала ходить туда-сюда.

– Ничему не верьте – я не верю ни единому слову! – после долгой паузы сказала она спокойно, хотя её грудь по-прежнему бурно вздымалась. – Старик со своим лицемерным мозгом впал в детство – он воображает, будто давно умершая женщина рассказала ему эту сказку… Лёгкий оттенок правдивости это дело приобретает лишь из-за нашего усыновления дядей – никто до сих пор не понял, почему он это сделал, а я всегда в моём сердце добавляю: «Ну уж конечно не из милосердия!»… Меня может убедить лишь экскурсия на бельэтаж в «Усладе Каролины», которая показала бы, насколько рассказ старика базируется на фактах. Я не могу себе представить, чтобы гордая принцесса – а княжеская гордость свойственна всему герцогскому дому – жила в тайном браке в «Усладе Каролины»… Я готова поклясться, что если убрать печати, то там не окажется ничего, ничего, кроме холостяцкого хозяйства, приюта одинокого молодого человека!

– Не клянитесь, фройляйн Шарлотта! – шёпотом перебила я её; мне казалось, что я оглушена, что у меня ум за разум заходит. – В комнатах висит шёлковый женский плащ, а на столе лежит блокнот, на котором написано «Сидония, принцесса фон К.» – она, видимо, написала это собственной рукой – так изящно не пишет ни мой отец, ни господин Клаудиус – я думаю, это писала женщина.

Она уставилась на меня.

– Вы там были?.. За печатями?

– Да, я там была, – ответила я быстро, опустив при этом глаза. – Я знаю путь, и я могу отвести вас туда, но только тогда… когда уедет Илзе.