Веретейская волость

Лучшие люди в Мологе (например, врач Рудин, помещик С. А. Мусин-Пушкин) уважали и ценили его, нередко пользуясь его советам и указаниями. Громадное влияние через посредство своей сестры, моей матери, он имел на старших членов нашей семьи — брата Федора и меня. Другие мои братья были еще маленькими, когда дядя Николай умер, а для моей матери он был неизменною, незаменимою и единственною нравственною опорою и руководителем. Дочери Ушаковых Елизавета и Серафима получили среднее образование; сыновья — Николай и Владимир окончили курс только в городском четырехклассном училище: в Мологе в то время не было мужского среднего учебного заведения, а обучать детей в другом городе дядя был не в состоянии по недостатку средств. Старшая дочь Лиза (приятель моего детства) окончила, однако ярославскую гимназию, но содержать ее дяде было очень трудно. Дети отчасти унаследовали таланты отца — Елизавета — способность к рисованию; Николай — музыкальную одаренность и любовь к растениям, но морально и умственно остались гораздо ниже отца. Кроме того, на них всех сказалось в сильной степени отрицательное влияние матери.

НАША СЕМЬЯ

Семья моего отца в культурном отношении стояла значительно ниже семьи матери. Это сказалось прежде всего на их воспитании. Отец был примитивнее матери. Добрый по натуре, общительный и веселый, он был в молодые годы вспыльчив и задорен. Его энергия целиком уходила на узко-сословные отношения и на хозяйство. Хозяин он был образцовый: хозяйственные постройки, скот, полевые работы поглощали большую часть времени. К чтению и к письму он не обнаруживал особенного тяготения и если в долгие осенние и зимние вечера читал, то преимущественно книжки легкого, беллетристического содержания. Так, он охотно читал вслух, обыкновенно на кухне, «Арабские сказки» Шехерезады, причем его неизменными слушателями были работник и работница. Под старость он пристрастился к более серьезному чтению, — читал книжки журнала «Неделя», опять-таки беллетристические статьи, особенно нравились ему рассказы Гусева-Оренбургского из быта духовенства. Письменной работы он не любил, очень редко писал письма, а писанье исторических книг (запись рождаемости и смертности лежала, прежде, на обязанности дьяконов) воспринимал, как божье наказание. Целиком дитя своего сословия, он мечтал видеть своих сыновей священниками и скорбел (а временами и негодовал), что его старший сын Федор упорно отказывался пойти по этой дороге. Утешил его в этом отношении только один сын — Иван. Признавая умственное и культурное превосходство жены (моей матери), отец уважал и любил ее. Я вспоминаю, как часто при возвращении из гостей с отцом навеселе, в отсутствии мамы, он твердил нам: «Матку берегите, ребята». То же наставление повторял он нередко и мне одному, когда мы, бывало, летом, после трудов праведных, ложились с ним спать в «новом доме».

Когда мы были детьми, доходы отца, кажется, не превышали рублей 400 в год; потом они стали больше. Все эти деньги уходили на наше воспитание, но их не хватало, и сводил отец концы с концами лишь благодаря сельскому хозяйству. Со своей стороны, подрабатывала и мама — шитьем, за которым в дошкольные мои годы она просиживала осенью и зимою все дни и вечера. Когда заказов было особенно много, ей помогал в шитье и отец, работавший на швейной машине с ножным приводом.

Помыслы отца были устремлены на то, чтобы дать нам образование, «вывести в люди», и экономические затруднения, связанные с этой задачею, сказывались временами довольно сильно, особенно при отправке нас в Ярославль после каникул. После Пасхи и Святок отправка проходила довольно благополучно, так как в эти периоды у отца доходы были наиболее значительны. Но осенью дело обстояло значительно труднее: доходов от службы летом было очень мало, а расходы на полевые работы требовались значительные. Отправлять нас приходилось надолго — на целых четыре месяца, и притом зимних. Едва справившись с покосом, жнитвом и обработкою поля под озимью, отец принимался за наше обмундирование.

Тут у отца и мамы было разделение труда: мама шила, чинила и перешивала нам костюмы и белье, а отец занимался обувью. Сапоги тщательно просматривались и сортировались, — одни отправлялись в ремонт, от других отрезывались голенища, и сапожник пришивал их потом к новым «головкам». Новую обувь (исключая валенки, которые обыкновенно заготовлялись заблаговременно, зимою, кустарным способом из своей шерсти) мы получали редко, и — как курьез — в раннем детстве чаще, чем в более поздние годы. Когда мы жили еще дома, мама всегда смотрела за тем, чтобы у нас была обувь и даже в летнее время не выпускала иначе, как обутыми (чем мы и отличались от деревенских ребятишек и от других своих сверстников, детей дьячков).

Вот приближается Успение (16 августа старого стиля), а вместе и наш отъезд. Отец ходит озабоченный — добывает деньги. Пекутся пирожки и булочки, связываются узлы с пожитками, корзинки. Начинается составление сметы расходов.

— Ну, ребята, — говорит отец, — сколько же вам денег нужно?