Веретейская волость

Из стен нашего дома, вероятно, не вышло ни одной сплетни и никогда у нас никто не перемывал костей соседям. Отец, правда, частенько, придя из церкви или придя с какого-нибудь совещания, честил некоторых сослуживцев. Особенно доставалось при этом священнику о. Леониду Колокольцеву и дьячку Павлу Ивановичу Воскресенскому. Первого он не жаловал за алчность и высокомерие, второго за низкопоклонство. Но эти речи не имели ничего общего со сплетнями: отец имел обыкновение высказывать свои мысли прямо в лицо собеседнику, и те отрицательные отзывы, которые мы слышали дома, были обыкновенно повторением того, что было сказано им публично. И я не знаю случая, когда отец в этих своих выпадах был не прав.

Религиозная по натуре, мама великолепно знала псалтырь и Евангелие, а также порядок церковных служб и нам привила набожность, которая крепко держалась в нас несколько лет после того, как ее влияние, в силу ранней оторванности нас от семьи, по необходимости ослабело, сменившись другими влияниями.

Всегда занятая каким-нибудь делом, мама старалась приохотить к работе и нас, ребят, ценя в этой работе не материальную выгоду (как смотрел на это дело отец, привлекая к сельским работам), а самый облагораживающий человека процесс труда. Под ее влиянием мы усердно возделывали прилегавший к нашему дому пустырь, который превратили в уютный тенистый сад с клумбами цветов и декоративными растениями.

За чтением, за постоянною работою и частыми недомоганиями, у мамы оставалось мало времени, и поэтому она очень любила, когда мы читали с ней что-нибудь вслух. В детстве мы читали таким способом преимущественно религиозные книги, в среднем возрасте — беллетристические вещи, а в юные годы — вещи и более серьезные, не исключая и философских статей. Если в детстве меня поражало в ней знание псалтыря и Евангелия, то позднее она удивляла меня своим интересом к вопросам отвлеченного характера и вообще пытливостью ума, необычайного в деревенской женщине, лишенной систематического образования и школьной выучки. В ее время подавляющее большинство женщин духовного ведомства получали только домашнее образование и зачастую оставались совершенно безграмотными.

Особенно памятно мне в этом отношении лето 1892 года, когда я готовился по окончании семинарии к конкурсным экзаменам в академию. От сельских работ я поэтому, естественно, был освобожден. Мама, слабая физически и часто прихварывавшая, вообще никогда не занималась тяжелым физическим трудом. Дома, таким образом, оставались только мы с нею вдвоем. Сижу я однажды за учебником философии; неподалеку мама с вязаньем в руках.

— Что ты, Саша, читаешь?

— Философию Фихте, мама.

— Почитай вслух.

— Но, мама, ведь ты ничего не поймешь.

— Ну, попробуй.

Я исполнил ее желание. Читаю четверть часа, полчаса. Мама молчит. Я украдкой поднимаю глаза от книги в уверенности, что мама дремлет. И что же вижу? Мама опустила вязанье на колени и внимательно, с горящим взором глядит на меня.

— Что, мама, тебе не надоело?

— Ну, конечно, нет… И, знаешь, как это интересно!

— Мама, не лукавь. Сознайся лучше, что ты ничего не поняла.

— Нет, ты ошибаешься: я все понимаю. Только — она глубоко вздохнула — вот рассказать не могу…

Последние годы жизни мама провела в одиночестве в селе Веретее. Время от времени она приезжала к нам, в Петербург, но долго не уживалась: ее, видимо, тяготила столичная сутолока. Один раз мы снарядили ее даже в Иркутск, к брату Федору, где она погостила несколько месяцев. Умерла она в 1918 году, 68 лет от роду.