Веревочка. Лагерные хроники

В реальной жизни это так же невозможно, как представляться следователем, хирургом или лётчиком в кругу профессионалов. Существует масса неуловимых признаков и тонкостей, которые не только позволяют распознать сидельца, но и за считанные мгновения определить его сущность, силу духа и место в лагерной иерархии. Именно мгновения, потому что на большее может иногда просто не хватить жизни.

Поэтому тех пяти минут и десятка ничего не значащих фраз, которыми мы обменялись с Тимохой, ожидая старшину с ключами, хватило нам обоим, чтобы понять и просчитать друг друга.

– Студент, значит – ухмыльнулся Тимоха – ну, ну! Пошли, студент!

И он первым вошёл в большую и светлую камеру Микуньской пересылки, куда нас обоих привели из штрафных боксов.

Вдоль стены были устроены непрерывные двухъярусные нары, на которых располагалось человек тридцать. В дальнем верхнем углу, отгородившись мешками от остальных, сидело четверо урок, явно претендовавших на лидерство.

Не отвечая на дежурные вопросы, Тимоха неспешно осматривался, а потом громко произнёс:

– Привет, братва! Воры есть?

О ворах к тому времени уже никто не слышал лет пятнадцать, и вспоминали о них, как о героях-полярниках 30-годов.

Но Тимоха явно прикалывался, проверяя разношёрстную публику на «вшивость».

Вся камера замерла от неожиданного вопроса.

– Значит, я так понимаю, что воров тут нет.

А педерасты? – и он пристально посмотрел в тот угол, где сидели «приблатнённые».

Но весь народ одновременно повернулся в сторону убогого и затравленного мужичка в рваной телогрейке, который сидел на цементном полу недалеко от «параши».

Тимоха тоже повернулся в его сторону и спросил:

– И какой же это мусор посадил живого человека на цементный пол?

Из угла, где были «приблатнённые», кто-то произнёс:

– А с каких это пор петуха за человека считают?

Тимоша даже не глянул в сторону говорившего:

– А с тех пор, как хорошие люди поняли, что петуха обижает только тот, кто в своей жопе не уверен. Ещё разобраться надо, кто тут в камере сидит. Может вас тут половина петухов. Уж больно вы не по делу агрессивные. Не учили вас в детстве, что лежачих не бьют? Или власть над безответным петухом почувствовали? Наверно в красной армии обучались над салагами издеваться. Так вам тут не армия, где никакого закона нет. Тут вам беспредельничать никто не позволит. Быстро дайте человеку место на нарах – обратился он к нижнему ряду.

А сам, взобрался на верхние нары, где сидели «приблатнённые» и стал устраиваться, не обращая на них никакого внимания.

– Марк! Иди сюда! Тут мужики уважаемым людям, место уступают. – И уже только ко мне: – Вот так, Марик! Никогда не верь тому, кто обижает слабого. Жену там колотит или детей. Это всё от слабины в коленках и неуверенности. Уважающий себя человек жути вокруг себя нагонять не будет. Все и без жути поймут, что к чему, и кто ты есть. А не поймут, суки, так это их проблемы.

Говорил он громко, поэтому в камере повисла гнетущая тишина.

Может кто-то и хотел бы возразить, но все понимали, что конфликт с Тимохой, ничем хорошим для них кончиться не может.

Чужую силу урки всегда чувствуют своим желудком.

Так началась моя многолетняя дружба с Тимохой, одним из самых уважаемых парней на ветке, где располагались зоны лесного управления Косланлес.

Тимоша был умён, начитан, нахватан и смел. Таких в лагерях немного. Впрочем, как и на воле.

Но, именно, благодаря таким людям наглые и трусливые «сявки» знают в лагере своё стойло. А воспитанные и скромные бухгалтера и инженеры занимают в лагере своё, вполне достойное место.

Уголовная лексика и лагерные повадки к воспитанным людям совершенно не прилипают.

С Тимохой я буду пересекаться ещё много раз. И буду неоднократно получать у него уроки, которые повлияют на моё мировоззрение и характер. А человек – это его характер.

Однажды пришёл слух, что Тимоха умер по пути на больничку от инсульта.

…Впоследствии моя жизнь сложится так, что судьба подарит мне дружбу многих умных и достойных людей, среди которых будут известные писатели, политики и бизнесмены.

И хотя среди них будет немало ярких и выдающихся личностей, даже на их фоне память о Тимоше нисколько не потускнеет.

Ни в моей голове, ни в моём сердце.

Москва моя!

Что-то там не ладилось у контролёров на съёме у вахты, и колонна, нарушив все шеренги, разбрелась и устроилась по интересам.

Голова у меня была занята производственными раскладами, и ни с кем общаться не хотелось.

Но громкий смех из соседней бригады привлёк моё внимание, и я незаметно для себя, пристроился к весёлой компании.

В кругу из десятка работяг парень лет тридцати рассказывал какую-то историю в лицах, а народ весело хохотал. Он, переходя с места на место, то горбился, то становился выше или толще, то рыдал в голос, строя, по ходу рассказа гримасы и произнося тексты, исполняемых им ролей. Было очень смешно и необычно.

Парень был среднего роста с худым лицом, востреньким носом и маленькими чёрными, глубоко спрятанными, глазками.