Веревочка. Лагерные хроники

Менты тут же сварганили групповое изнасилование несовершеннолетней, хотя свидетелями её занятий была половина города. Зато в правоохранительных органах отметили раскрытие тяжкого преступления. А может, она вообще на ментов работала. Кто знает?

Наш же рассказ о несколько необычном случае на эту тему.

Фамилия нашего героя была Цыка, а звали Валерой.

Родителей он своих никогда не видел, воспитывала его бабушка, пока в шестнадцать лет за кражу он не схлопотал себе два года детской колонии.

Сидеть ему выпало на харьковской малолетке, которую когда-то основал Антон Макаренко по принципу коллективной ответственности. То есть, если в классе двойка, то никто в этом месяце не идёт на досрочное освобождение. Виновным занимались сами воспитуемые. Поэтому выжившие становились или половыми тряпками, или садистами.

В восемнадцать его перевели досидеть четыре месяца на взрослой зоне, где он к оставшемуся сроку добавил ещё девять лет.

Если бы он рассказал суду и следствию, за что он ударил тридцатилетнего обидчика асфальтовой гладилкой по голове, то суд вряд ли отнёсся бы так сурово.

Но рассказывать о том, что тебя склоняли к интиму, путёвому хлопцу невозможно, поэтому, вместо трёшки он получил за убийство девять, и из них два с половиной тюремного режима.

Отбывая два с половиной года «крытой» в одной камере с десятком людей, многие из которых, образно говоря, съели мать родную, Валерчик вышел на рабочую зону мудрым, циничным и отмороженным.

Он умел себя неплохо вести в коллективе, но ничего святого, вне необходимых рамок, для него не существовало.

Тем не менее человеком он был начитанным, интересным, умным и крутым. В свои неполных двадцать два он выглядел на семнадцать и, чтобы предупреждать возможные похлопывания по заднице, был всегда настороже и в готовности к любому развитию событий. В кармане и под подушкой у него всегда была заточка.

В его манере разговора была одна нехорошая особенность. Он ловил взгляд собеседника своими голубыми, бесчувственными глазами и не отпускал его ни на миг во время всего разговора. От этого многим было не по себе.

Многие урки, прошедшие «огонь и воду» признавались, что за свою жизнь более опасного и решительного человека они не встречали. А повидали они порядком, да и сами особыми подарками никогда не были.

Но все понимали, что иначе, со своей девичьей внешностью, он бы просто не выжил.

Дружил он в лагере только со Святым. Фамилия Святого была Келебай Владимир, но так его называли только на разводах и поверках. Родом он был из Западной Украины и потому люто ненавидел советскую власть. Морили его, якобы, за принадлежность к какой-то религиозной секте, с чем сам Келебай не особенно спорил.

Религиозного же в нём, кроме приморенного вида, была часто употребляемая фраза о том, что Бог не фраер, и всё видит.

Валерина бабушка умерла ещё до суда, поэтому ни посылок, ни писем он не получал.

Жил игрой в карты, не зарываясь ни в выигрыши, ни в долги.

И вот однажды произошло событие, которого никто, а в особенности он сам, никогда не ожидал. Более того ему никогда и не думалось в этом направлении.

К Валере на свидание приехала родная мать. Он ушёл на свидание на три дня, и Святой с нетерпением ждал его возвращения. И вот рассказ, который Цыка ему поведал.

– Ну, ты, Володя, представляешь моё настроение, когда я шёл на это свидание. Мать бросила меня сразу после рождения. Кто она, какая, да и жива ли вообще, я не знал. Никаких родственных чувств у меня ни к кому нет, а потому и шёл я из любопытства, да в надежде чего-нибудь оторвать. Ни о каких упреках в адрес своей старушки я и не думал потому, что давно знаю всю их бесполезность. Дневальный по дому свиданий провёл меня в последнюю комнату коридора, и я без всякой напруги в сердце туда вошёл. Однако матери в комнате не было, а сидела на койке тёлка, с виду лет чуть за тридцать, и читала журнал «Огонёк». Полагая, что это другая комната, или чья-то жена из соседней свиданки, я спросил её, где же моя мамаша? – Валерочка, сынок, я и есть твоя мама! – она бросилась ко мне обниматься и целоваться, размазывая по нашим лицам свою косметику. А у меня ни чувств, ни эмоций. Смотрю на неё как на красивую сучку и никаких других мыслей. В общем, сели за стол, выпили-закусили, а она мне всё про свою жизнь тяжёлую рассказывает, да как она по мне страдала и мучилась. А как дошла до того, что работает на базе товароведом, а муж у неё зам. директора трикотажной фабрики, так смотрю, мы уже сидим рядом, а моя рука у неё под лифчиком.

– Короче – говорю – мамаша, давай распрягайся, да я тебе по-родственному засажу.

А она спокойно начинает раздеваться и отвечает:

– Лишь бы тебе, сынок, было хорошо, и ты меня простил.