Веритофобия

Но! Маркони нам больше радио не изобретал. А ведь еще в 20-е годы и в 30-е — за милую душу. Никто в СССР его приоритет сомнению, вроде, не подвергал. Но новое время — новые песни. Только и исключительно Попов! А Запад что мог украл, присвоил, отстал, соврал, приписал себе. Так что все хваленые немецкие рации и американское радио — это наше русское изобретение.

Лиха беда начало. Тут у нас научились своих героев по-быстрому в нети выводить: вчера его портреты в учебниках — а сегодня и дух его исчез, и имени не найдешь. Так что иностранные авторитеты просто растворялись в пространстве и времени — а вместо улыбки чеширского кота в воздухе висел образ родного отечественного гения. Если его нельзя было отрыть в истории, раскрасить и накачать насосом — его создавали на пальцах.

Так исчезли братья Монгольфье вместе со своим монгольфьером. И появился простой русский подьячий Крякутный, который и изобрел воздушный шар, создал и надул дымом, и полетел. Выше колокольни!

Исчезли братья Райт, а заодно Лэнгли, Сантос-Дюмон и Отто Лилиенталь. Самолет изобрел русский инженер Можайский. Правда, его самолет с паровой машиной не полетел и полететь не мог, и таких не полетевших в мире были десятки. Но — был бы свой, а полет мы потом опишем!

Велосипед изобрел не фон Дрез и не Джон Старли, а русский крепостной крестьянин Артамонов. Паровую машину создал не Джеймс Уатт, а Иван Петрович Кулибин. Первый паровоз построил не английский инженер Стефенсон, а уральские мастеровые братья Черепановы (братьев почему-то сделали из отца и сына). И так далее вплоть до современности: пенициллин открыл не Александр Флеминг, а советский врач и ученый Зинаида Ермольева.

И вообще «французская» булка отныне именовалась «городской», папиросы «Норд» — «Север» (одноименные рестораны и кафе — аналогично), о ленд-лизе память стирали так, что лендлизовские киноленты назывались в Союзе «трофейными» — народ всерьез так считал!

«Советское — значит отличное!» В книгах о военной технике фотографии немецких самолетов и танков предпочтительно подписывали так: «немецкий истребитель Ме-109, нещадно битый советскими летчиками». Все иностранное полагалось ругать — это слово стало синонимом плохого и одновременно враждебного.

И вот эта установка стала искренним мировоззрением советских людей. Почти всего народа. Потому что за границей никто больше не был и с заграничными товарами никто не сталкивался. Исключение составляла ничтожная прослойка правительственной и культурной элиты.

Ну понятно — тотальная промывка мозгов, запуганный и оболваненный народ. Но ведь больше того! Похвальным качеством советского человека, признаком идеологической зрелости было — находить недостатки даже в превосходных вещах «маде ин не у нас». Вот американская машина 50-х годов. Лаковый крейсер с картинки фантастического романа. Кругом толпа (редкая сцена, только Москва или Ленинград). И один другому авторитетно объясняет, что сидит низко — по нашим дорогам не пойдет, бензин жрет слишком дорогой и быстро засоряется, подвеска слишком мягкая, железо слишком тонкое, размер не позволяет разворачиваться где надо — не, тепличная машина, это не для езды, это для понтов. А кругом ездят «Победы» и «Москвичи» — скопированные посильно и давно устаревшие «Паккарды» и «Опели».

И любое покушение на предмет своей государственной и национальной гордости — на приоритет в науке и технике — не просто воспринималось как вражеская диверсия. Но еще как ложь. Причем ложь злонамеренная. Наглая, раздражающая. Ложь предателя и подлеца: он живет среди нас и прикидывается одним из нас, а на самом деле — вон он какой, какие у него мысли, что он думает о нас, нашей славе и истории, наших великих ученых и изобретателях!.. А по морде хочешь, гадина?

Отторжение правды как покушения на свою гордость и достоинство. Правда в том, что мы — народ, страна, люди наши — мы талантливые, умные, изобретательные, трудолюбивые. Что, не так, что ли? А кто говорит, что мы не такие, мы глупее других, нет наших заслуг в этих великих изобретениях — тот враг, ненавистник, диверсант. Чему тут верить? Тут расстрелять нужно.

Госполитистория

Невозможно не удержаться, чтобы не начать фразой Герцена, как нельзя более подходящей случаю: «Русское правительство, как обратное провидение, устраивает к лучшему не будущее, а прошлое».

Мы не говорим сейчас об автокомплиментарности любой истории. Каждый народ хочет приукрасить себя в зеркале прошлого.

Мы не говорим о Иване Грозном, когда почти все летописи были переписаны, фальсифицированы или уничтожены, и доцарскую Русь мы знаем практически только по позднейшим спискам.

Не говорим о цензуре Российской Империи относительно ряда исторических событий: что-то было замолчано, что-то преувеличено, искажено и так далее.