Власти свойствен инстинкт самосохранения. Поэтому она склонна к консерватизму. Консерватизм в действиях должен основываться на консерватизме во взглядах. Чем меньше перемен — тем спокойнее. Народ должен быть управляем, а для этого — предсказуем, а для этого — постоянен во взглядах и мнениях, а уж взглядами и мнениями надобно управлять по своему разумению и к своей пользе. Вольнодумство — не поощряется! А уж вольнодумство во взглядах на родную историю — недопустимо. Ибо история — это наш общий фундамент, товарищи. И на этом общем фундаменте стоит наш общий дом. А мы — крыша этого общего дома. И поскольку мы — ваш венец, нам тут не только больше солнца досталось. Нам еще и видно дальше. И — по секрету — нам падать будет ниже и больнее. Так что — никакого разброда и шатаний!
Склонность российского государства к управлению своей историей, ее закрытости и неприкасаемости — это идеологический аспект инстинкта самосохранения. Аспект тоталитарного мышления при склонности к тоталитарному правлению. Тяга к единомыслию! А единомыслие требует единознания.
Вот на реализацию этого тезиса работает ряд факторов. Это многократная повторяемость. Подтверждение авторитетом ученых званий, степеней, чинов и наград. Невозможность проверить лично и опровергнуть документально. Апелляция к национальной гордости и патриотизму. И — всяческое опоганивание инакомыслящих, «антинаучных и антипатриотичных вредителей и диверсантов».
Сочетание долбежки в темя с промывкой мозгов дает хорошие результаты. У пациента нарушаются дальние причинно-следственные связи, распадается общая детерминационная сеть, и он способен мыслить логично только на раз-два-три хода, но никак не более. Короткие цепи разных событий собрать воедино или даже воспринять их воедино уже собранные другим — он не в силах.
Например. Вот «профессиональный историк», то есть государственный специалист по перекраиванию истории согласно приказу. Он сегодня признает, что были расстрелы в Гражданскую войну. И раскулачивание было, и голодомор был. Ну, пусть в меньших масштабах он это признает, чем реальные, и причины приводит государственно-необходимые, пусть. Но — признает. И 37-й год признает. И 120 000 — ну ладно, берем нижнюю планку возможных цифр — 20 000 расстрелянных в 1920–21-м в Крыму, когда всем оставшимся гарантировали жизнь, тоже признает. Но вот расстрел 20 000 польских офицеров в Катыни — отрицает напрочь. Вот миллионы своих расстрелять могли, десятки миллионов ссыльных, голодных, лагерных уморить могли, да. Но вот на этом фоне 20 000 поляков — да никогда! Это немцы. И все тут. (Нет, не все так полагают. Но многие! «Профессиональные»!)
Или. Сотни тысяч человек в Гражданскую «пустить на распыл» — ну, поупирается, про зверства белых скажет, но — признает. Миллионы раскулаченных — 10 назвал Сталин, 20 миллионов назвал Молотов — умерли в тундре, тайге, снежной степи, ледяных вагонах без пищи миллионы. Признает. 680 тысяч расстрелянных в 37-признает. Но что СССР хотел напасть на Германию — нет! Никогда!!! Какое зверство. Агрессия! Мы так миролюбивы!
А из Лиги Наций за что турнули, не за агрессию в Финляндии? Нет, они там все сволочи и антисоветчики. А Эстония, Латвия, Литва, Молдавия? Они сами к нам хотели, мы пришли на помощь братьям-рабочим и крестьянам, они революцию устроили и к нам попросились! А половина Польши? Ну, об этом мы уже говорили. А во всех странах, которые освободили от немцев, установили свой режим и свои марионеточные правительства? Нет — они сами пошли по пути социализма.
Интереснейшая логика: внутри страны мы были людоеды, хотя не такие прожорливые, как враги клевещут. Но это свои, их можно. А вот чужих — ни-ни, тут мы безгрешны и договоров не нарушаем, на чужое не заримся. У своих можно отобрать последнюю рубаху и сдать в рабство за колючую проволоку — но чужой земли мы не хотим ни пяди. А что верим в победу мирового коммунизма и содержим Интернационал с начальством в Москве и филиалами по всему миру за наш счет — это так, на перспективу трудящимся, к нападению на буржуев и фашистов это отношения не имеет.
Покажите мне, какое лицо у правды!
Мало найдется людей, для которых правда не звучала бы как обида.
Трудно сказать самому себе правду, когда знаешь ее.
Иногда легче присудить премию, чем признать правоту.
Каждый хочет, чтобы правда была на его стороне, но не каждый хочет быть на стороне правды.
Лесть порождает друзей, правда ненавистников.