Верхний ярус

— Позаботиться? Тогда вот. Ты у нас страдаешь маниями. Изучай хоть до потери пульса. Одиннадцать блокнотов с отчетами по каждому кемпингу, где мы когда-либо останавливались. Все твои.

ТРИ ОПЕРНЫХ ГЕРОИНИ замерли над серебряным блюдом. На нем лежат три нефритовых кольца. На каждом выгравировано дерево, а каждое дерево разветвляется в одну из трех масок времени. Первое — лотосовое древо на границе прошлого, которую никто не может перейти. Второе — тонкая прямая сосна настоящего. Третье — Фу-сан, будущее, волшебная шелковица далеко на востоке, где спрятан эликсир жизни.

Амелия не сводит с них глаз:

— И кто какое должен получить?

— Есть только один правильный способ это сделать, — говорит Мими. — И с десяток неправильных.

Кармен вздыхает:

— И какой же?

— Заткнись. Закройте глаза. И по счету три возьмите одно.

По счету три их руки соприкасаются, и каждая сестра обретает свою судьбу. Когда они открывают глаза, блюдо пусто. У Амелии — вечное настоящее, у Кармен — обреченное прошлое. А Мими держит тонкий ствол грядущего. Она надевает его на палец. Кольцо большевато — подарок с родины, которую она никогда не увидит. Мими крутит бесконечную петлю наследия на пальце, как заклинание.

— А теперь Будды!

Сестры не понимают ее. С другой стороны, Амелия и Кармен не думали о свитке последние семнадцать лет.

— Луохань, — говорит Мими, ее произношение ужасно. — Архаты.

Она раскатывает свиток на столе, где отец обычно связывал мушки. Реликвия древнее и еще более странная, чем им помнилось. Словно тот, кто поработал над ее цветами и чернилами, пришел из места за пределами нашего мира.

— Мы можем выставить его на аукцион. Поделить деньги.

— Мими, — говорит Амелия, — разве он не оставил нам достаточно денег?

— Или Мими может забрать его себе. Хоть просветлится.

— Мы можем отдать его в музей. В память о Сысюнь Ма, — имя в устах Мими звучит безнадежно по-американски.

Амелия соглашается:

— Это было бы прекрасно.

— И нам списали бы налоги до конца жизни.

— Ну, это для тех, кто хорошо зарабатывает, — ухмыляется Кармен.

Амелия сворачивает свиток своими маленькими руками: — И как нам это сделать?

— Не знаю. Сначала надо дать ему квалифицированную оценку.

— Тогда ты этим и займешься, Мими, — говорит Кармен. — У тебя хорошо получается решать проблемы.

* * *

ПОЛИЦИЯ отдает им пистолет. Технически — они его владельцы как наследники. Но на разрешении их имен нет. Никто не знает, что с ним делать. Оружие лежит в буфете, огромное, гудящее сквозь деревянный ящик. Его надо уничтожить, словно кольцо, которое нужно бросить в кратер вулкана. Но как?

Мими собирается с силами и берет ящик. Прижимает его пружиной к багажнику своего школьного велосипеда, который родители годами хранили в подвале. Потом, крутя педали, отправляется в сторону Пенсильвании, к оружейному магазину в Глен Эллин, откуда пистолет родом. Ящик безбожно тяжелый, Мими хочет, чтобы он исчез. Мимо проезжают машины с явно раздраженными водителями. Район слишком богатый для взрослых на велосипедах. Ящик походит на крошечный гробик.

А затем появляется полицейская машина. Мими старается вести себя нормально, семья Ма вообще всегда притворялась нормальными. Патрульный автомобиль ползет за ней, мигалки не видны в полуденном свете. На четверть секунды раздается сирена икотой абсолютной власти. Мими, покачиваясь, останавливается и чуть не падает набок. Тюремное заключение за перевоз пистолета, на который нет лицензии. Пистолета, лишь недавно отмытого от человеческой ткани. Сердце у Мими бьется так сильно, что, кажется, она чувствует на языке кровь. Полицейский выходит из машины и идет к ней, а она съеживается, не вставая с велосипеда.

— Вы не подали сигнал.

Ее голова дрожит на своем стебле. Мими только и чувствует, как та подпрыгивает.

— Всегда используйте ручные сигналы. Это закон.

А ПОТОМ МИМИ УЖЕ В О'ХАРЕ, ждет рейса до Портленда. Снова и снова слышит, как из громкоговорителя доносится ее имя. Каждый раз она дергается, и каждый раз слоги перестраиваются в какое-то другое слово. Рейс задерживают. Задерживают снова. Мими сидит, вертит нефритовое дерево на пальце десятки тысяч раз. Ничто в мире не имеет значения, кроме этого кольца и бесценного древнего свитка в рюкзаке. Она хочет только покоя. Но придется жить здесь: в тени согбенной шелковицы. Непонятного стихотворения. Рыбачьей песни.

АДАМ ЭППИЧ

В 1968 ГОДУ ПЯТИЛЕТКА рисует картинку. Что на ней? Сначала мама, дарительница бумаги и красок, говорящая: «Сделай мне что-нибудь красивое». Потом дом с дверью, парящей в воздухе, и трубой, откуда вырывается спиральный дым. Потом четыре ребенка Эппичей, как мерные стаканы, от самого высокого к самому маленькому, Адаму. Сбоку, так как Адам не может сообразить, как поставить их задом, четыре дерева: вяз Ли, ясень Джин, железняк Эммета и клен Адама, все одинаковые, каждое напоминает зеленый одуванчик.

— А где папа? — спрашивает мама.

Адам куксится, но вставляет и его. Отец держит эту самую картинку в своих палочных ручках, смеется и говорит: «Что это… деревья? Посмотри на улицу! Разве дерево так выглядит?»