Верхом на ракете

После этого мы обняли друг друга, и я наконец смог успокоиться достаточно, чтобы описать кое-что из того, что видел. Я рассказал ей о восходах и закатах, которые отныне обрекли меня на разочарования при виде каждой очередной земной радуги. Я рассказал ей об океанах, которые кажутся бесконечными, о молниях и падающих звездах, о бело-синей планете, обрамленной бездонной чернотой. И я сказал ей, что хочу совершить все это снова. Некоторые другие астронавты из числа TFNG уже имели назначение во второй полет{39}. Некоторые из нас делали выходы в открытый космос, другие управляли манипулятором. Некоторым довелось слетать на орбиты с высоким наклонением, откуда они могли увидеть всю территорию США и большую часть обитаемой суши{40}. Шла модернизация авиабазы Ванденберг, чтобы запускать шаттлы на полярные орбиты. Каким-то удачливым товарищам достанутся и такие полеты. Мой же, только что завершившийся, в котором я кружился, почти не отходя от экватора, и лишь щелкнул несколькими тумблерами, чтобы вывести пару спутников связи, казался банальным на фоне того, что уже показалось на горизонте. Как и остальные TFNG, я обнаружил, что у звания астронавта есть свои ступени, и все мы хотели оказаться наверху этой лестницы. Будучи неофитами, мы думали о полете в космос, любом полете, как о пределе мечтаний. Но с переходом в ряды ветеранов мы, будучи в высшей степени склонными к соперничеству, создали иерархию внутри TFNG. Для пилотов заветным призом было командовать полетом со сближением в космосе. Среди эмэсов во главе списка были те, кому довелось летать без фала на реактивных устройствах для перемещения (Manned Maneuvering Unit, MMU)[135]. С небольшим отрывом от них шли те, кому достались традиционные выходы в открытый космос на фалах. На следующем ярусе располагались эмэсы, управлявшие манипулятором при захвате свободно летающих спутников. В самой же нижней части списка оказались те несчастные души, которые занимались настоящей наукой в бочках по имени «Спейслэб». Хотя многие из ученых-эмэсов находили радость в этой программе, большинство военных эмэсов не хотели иметь с ней ничего общего. Пилотирование MMU или управление манипулятором позволяли выглядеть намного сексапильнее и создавали более сильное чувство самореализации, нежели наблюдение за показаниями вольтметра в эксперименте какого-нибудь профессора. Наконец, неприкасаемыми в нашей кастовой структуре были те эмэсы, которым пришлось участвовать в полетах «Спейслэба», посвященных космической биологии и медицине. Они брали образцы крови и мочи, они обезглавливали мышей и заменяли фильтры для кала у приматов (в данном случае речь идет не о морских пехотинцах). Я зажег свечу в домашнем святилище Донны и произнес молитву о том, чтобы меня никогда не назначили в полет со «Спейслэбом».

Рассказывая Донне о невероятных впечатлениях от космического полета и выразив свое намерение повторить все это, я был уверен, что она будет разочарована. Я полагал, что она бы предпочла «на оставшуюся часть нашей жизни» такой сценарий, в котором я возвращаюсь в ВВС на штабную работу где-нибудь в Космическом командовании, которая со временем может принести мне генеральскую звезду. Я был убежден, что предпочитаемый ею сценарий не включает выбор еще одного потенциального эскорта во вдовство, еще одной прощальной прогулки по песчаному берегу Бич-Хауса, и еще одной вахты на отметке T-9 минут на крыше Центра управления пуском. Но она скорее умерла бы, чем поставила свои чувства на первое место, — таково было католическое воспитание. В ее курсе средней школы в учебном плане по предмету «Замужество» было написано: «Счастье женщины — в подчинении мужу. Она счастлива, когда делает других счастливыми. Себялюбие — величайшее проклятие для женской натуры». Все детские годы монахини стращали и заставляли поверить, что ее чувства не в счет, что ее удел — скорбеть и пребывать в юдоли слез, именуемой жизнью. Личное счастье? Забудь о нем. Ее существование должно было быть жертвой — жертвой мужу и детям. Вознаграждение ожидалось в загробной жизни. Нет, Донна не могла попросить меня уйти из NASA. Ее католичество давало мне свободу в поисках самореализации.

Прежде чем нам удалось вновь обрести форму, «зооэкипаж» отправили в фотолабораторию Центра Джонсона редактировать снятое в полете видео и подготовить фильм, который можно было бы показать миру. Мне больше не надо было пересказывать то, что сделали другие до меня. Я ненавидел этот ритуал — поездки по Америке, официальные завтраки и неизменный комментарий: «Я еще не был в космосе, но те, кто были, говорят…» Это было все равно как если бы игрок младшей лиги говорил: «Я еще не играл в высшей лиге, но те, кто играли, говорят…» Теперь у меня был свой рассказ о космосе и фильм для его иллюстрации.