Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах

Паника

Полуразрушенная Варшава представляет собой довольно удивительное зрелище, несмотря на то, что в военных условиях огромные транспорты солдат, автомобилей, пушек, летчиков и низко летающих самолетов никого не должны удивлять. Слухи ползут по городу, населением овладела паника, и люди, которые еще не забыли ужасов бомбардировки в сентябре 1939 г., опять начинают волноваться.

А тут, как гром среди ясного неба, распоряжения помощника Варшавского губернатора о проведении затемнения и приготовления бомбоубежищ, начиная с 9 мая. Спешно заклеивают окна черной бумагой, в погребах ставят стулья и лавки, на крышах приготовлены лопаты и песок. Паника овладевает всеми слоями населения, ибо войска идут без перерыва, днем и ночью, за Вислу, на восток и на юг, на Малкинию[71] и Перемышль. Грохочут танки, проходит моторизованная артиллерия, через мосты и специальные улицы, которые предназначены только для движения войск. Все в один голос заявляют, что немцы готовятся напасть на Советский Союз, оторвать Украину (до Владикавказа) и Белоруссию до границ Московской области.

Немецкие «украинцы и белорусы» организуются, хвастаются, что уже в кармане заготовлены назначения на разные посты в разных городах, которые «будут быстро завоеваны» немцами. «Вир геен геген Иран»[72], смеются немецкие солдаты штоструппен[73]. «Вир верден айне Мустер-Гетто ин Москау махен»[74], – говорят со злобой вчерашние поляки, а сегодня уже вольксдейтшеры[75], занимающиеся грабежом и спекуляциями.

Хотя ходить по городу можно до 11 час. вечера, люди с наступлением темноты прячутся в нетопленные квартиры, где при тусклом электрическом освещении шепотом обмениваются впечатлениями и… ждут новые бомбардировки.

Советские граждане находятся на «подозрении». Телефоны обслушиваются[76] и прерываются, некоторых приглашают в одно немилое учреждение, у других делают обыски.

Желающие выехать в Советский Союз находятся на особом учете и поэтому боятся переписываться с совучреждениями в Германии и писать своим родственникам в СССР.

Целые деревни выселяются и занимаются войсками, строящими казармы, посадочные площадки, площадки для зенитных орудий; половина дач под Варшавой занята войсками; в самом городе из частных домов выселяются квартиронаниматели и школы заселяются военными отрядами. Таким образом, войско не живет в казармах и бараках, а вместе с гражданским населением, чтобы не создавать так называемых военных объектов.

Ездить по Генеральной губернии, в особенности на юг или на восток, без разрешения полиции нельзя. Поэтому купцы совсем в Варшаву не приезжают и не привозят продукты.

Продукты, которые ввозятся по проселочным дорогам крестьянами или «мешочниками» реквизируются по дороге воинскими частями, улучшающими таким образом свое пропитание.

Молодежь из школ вывозится на работы в Германию, интеллигенция арестовывается в массовых облавах или по проскрипционным спискам и высылается в Аушвиц, где сидит уже 7 тыс. человек (многие уже сожжены в крематориях).

Ежедневно в польской газете, издаваемой немцами, можно найти с десяток объявлений о смерти (без похорон), из которых по их стилю можно сразу понять, что эти люди или были уничтожены или замучены в Аушвице или Матхаузене под Веной.

Все больше и больше женщин в трауре, на их желтых измученных лицах написана вся история немецкой оккупации.

И только огромные толпища подвыпивших солдат и проституток в несметном количестве свидетельствуют о том, кому в бывшей Польше хорошо.

Панический страх и панический ужас – вот общее настроение психически и физически мальтретированных[77] людей – туземцев, белых, негров.

Экономическое положение

Все сырье и все орудия производства находятся на учете в соответствующих немецких административно-хозяйственных учреждениях. Существуют только те производства, которые могут работать на армию или производить «эрзац» – предметы первой необходимости. В связи с этим наблюдается огромная безработица, в особенности среди работников умственного труда, которые берутся за торговлю, возят на велосипедных повозках пассажиров и т. д.

Промышленный пролетариат, если не занят на производстве, хватается за каждую работу: разборка разрушенных улиц, грузчики, спекуляция валютой и золотом на улице, мелкая торговля. Большинству же не удается найти даже и этой работы, и таких безработных варшавский арбайтсамт[78] вывозит массами на работу в Германию. И вот прекрасные квалифицированные работники и работницы деклассируются, деморализация наступает вслед за этим. В погоне за заработком, все равно каким, люди не гнушаются ничем, и поэтому растет преступность, проституция, доносительство и провокация.

Заработки рабочих на производстве колеблются между 6–12 и 15 злотых в день при рабочем дне 10–12 час.

Эти заработки, в особенности у многосемейных рабочих, позволяют вести только полуголодное существование, так как в связи с дезорганизацией довоза[79] цены на продукты питания возросли до неслыханных размеров. Такие продукты, как масло, сало, мясо, являются уже предметами роскоши, совершенно недоступными для рабочего; в последнее время даже хлеб и картофель тоже делаются предметами роскоши.

…Чаю и кофе (настоящего) в продаже вообще нет, и население изготовляет себе эти продукты из ячменя и сушеной моркови.

Нужно заметить, что карточная система введена только на хлеб, по 200 гр. в день на голову (едока), все же остальные продукты нужно покупать на вольном рынке за баснословную цену, так как довоз совершенно прекратился, и только нескольким дудачникам[80] удается провезти под полой некоторые продукты, укрытые от глаз вайхмайстеров[81], специально охотящихся за продуктами. Нужно видеть восторг и злорадство, когда этим рычащим ихтиозаврам удается ограбить и забрать у проезжих деньги и продукты.

Совершенно так, как это в Средние века делалось раубриттерами[82] на больших дорогах.

Поезда по генеральной губернии ходят пустые, так как разрешения на проезд не выдаются, и крестьянство вынуждено с/х продукты продавать на месте воинским частям по ценам, назначенным крайсхауптманом[83], т. е. по смешной цене, за которую в городе кожи на подметки или гвоздей или же косы не купишь.

Нужно заметить, что немецкое управление сельским хозяйством большое внимание обращает на рационализацию хозяйства, но делается это не в интересах самого крестьянства, а своих собственных, т. е. чтобы как можно больше продуктов из такого имения получить на нужды армии и огромной армии всяких чиновников и привилегированных немецких организаций.

Индивидуальные хозяйства поддерживаются только в районах Люблинском, Радомском, Краковском, т. е. в местностях, граничащих с Советским Союзом и населенных украинцами и русинами, а также горцами из Прикарпатской Руси.

…Эти… украинцы должны быть использованы в качестве наступающей гражданской армии. Им привозятся свиньи из Дании, коровы из Дании и Голландии, их снабжают с/х орудиями, семенами на началах широкого кредита и с/х кооперации.

Польское же крестьянство ничего не получает, несет все тяготы налогов и обслуживания живым инвентарем и, естественно, хиреет, чахнет и гибнет, тем более что крестьянская молодежь почти целиком сидит или в лагерях военнопленных или на тяжелых работах внутри Германии.

Католическая церковь преследуется, но зато православная автокефальная церковь лелеется, осыпается золотом, костелы переделываются в церкви, а все для того, чтобы украинское население могло сказать, какие ж, мол, немцы хороший народ и какой антибольшевистский.

Достаточно заметить, что наряду с польской полицией организована полиция украинская, пользующаяся такими же привилегиями и пайком, как и немецкая. Даже охрана производств рекрутируется из украинцев, сплошь да рядом организуются украинские и белорусские комитеты, члены которых пользуются такими же правами, как и немцы, т. е. работают в администрации немецкой и руководят производствами в качестве комиссаров (недвижимости), предприятиями, крупными имениями и т. д. Ничего удивительного, что неустойчивый элемент во всех слоях населения… старается записаться в украинцы. «Цыпленки тоже хочут жить». Таким образом, экономика целой Генеральной губернии подчинена исключительно целям войны и содержанию херренвольке[84], а также внешнеполитическим целеустремлениям, направленным против интересов рабочего класса и крестьянства в целом и в конечном итоге или даже одновременно против интересов Советского Союза.

Настроения населения города

Как уже выше было сказано, экономические и политические предпосылки, возникающие из деятельности немецкой администрации, не могли сделать из польского населения немецких друзей.

Все население в целом ненавидит немецкую оккупацию и всеми силами старается распоряжения властей саботировать и вредить, где только можно. По рассказам различных людей в самой Варшаве 32 нелегальных антинемецких газет, издаваемых во многих тысячах экземпляров и печатаемых в типографиях. Газеты эти молниеносно распространяются просто романтическим путем: их можно внезапно найти у себя в кармане, на письменном столе, в магазинах, в учреждениях и т. д.

Немецкие власти борются с этим беспощадно – за распространение газет и прокламаций пойманные расстреливаются без суда, тем не менее, газетки эти печатаются и распространяются.

Несмотря на то, что польское население не имеет возможности слушать радиопередачи (все радиоаппараты конфискованы еще в ноябре 1939 года), газетки регулярно оповещают обо всех передачах английского и советского радио.

Тенденции государственной независимости еще очень сильны у польского населения, который в большинстве своем, и в особенности интеллигенция, мечтает о возврате к прошлой независимости и самостоятельности. Многие рассчитывают на помощь Америки и СССР, но трудно сказать, о чем собственно они мечтают: о независимости, об установлении советской власти или о другой политическо-территориальной концепции.

Ненависть к немцам так велика, что не задумываясь над политическими результатами и послевоенным государственным устройством, люди мечтают о поражении и уничтожении Германии, которая по общему мнению несет человечеству нужду, рабство и унижение, в особенности если принять во внимание, что к завоеванным народам немцы подходят с решением аусробен[85].

Трудно поэтому еще теперь судить, на чьей стороне симпатии народа генеральной губернии и в какие социологические определенные рамки надлежало бы эти симпатии уложить. Но одно можно с уверенностью сказать: слово «немец» в психике польского народа есть и останется одиозным и расправа при случае будет исключительно кровавая: это утверждают представители всех слоев и классов.

Народное образование в настоящий момент стоит на низкой ступени. Школы закрыты, вместо них существуют какие-то курсы самообразования, история и польский язык преподаются кооперативно, так как воспитание в народном и патриотическом духе немцами жестоко преследуется. Классические языки запрещены, математика преподается в пределах 6 классов гимназии, но без практических работ и упражнений.

Вообще можно сказать, продуцируется человек с начальным образованием, без испытаний, без интеллигенции, потому что большинство библиотек закрыто, а в открытых оставлены только «благонадежные» книги (по-польски), новые не печатаются, если не считать брошюр специального содержания и в специальном духе, отвечающих целям немецкой администрации.

В 6-ти кино идут немецкие фильмы, непонятные населению ни по форме, ни по духу и содержанию.

В единственном театре дают оперетту с благонадежной музыкой и артистами. Вообще нет артистов, потому что многие артисты, режиссеры и музыканты успели уехать в Советский Союз, а оставшиеся корифеи сцены Леон Шиллер и Стефан Ярах сосланы в Аушвиц за (говорят так) просоветские симпатии. Остальные, что осталось – бедные труженики без таланта и умения, или же просто служащие Абтайлунг пропаганды[86].

Единственная газета «Новый курьер Варшавски», издающаяся также Абтайлунг пропагандой, ничего кроме восхваления немцев и унижения поляков и издевательства над евреями не содержит. Зато можно завязать знакомство с людьми обоего пола через посредство этой уважаемой газеты в целях, не оставляющих никакого сомнения. Так что моральные устои семьи, брака и вообще чистоты нравов, о которых столько отдельно немецкая пресса пишет, совершенно в Генеральной губернии не культивируются. Совершенно наоборот, публичные дома организуются массами, и телефоны их помещены даже в телефонной книжке. Например, в городе Зарослай[87] есть Штаатлихе[88] бордель и тут же, пожалуйста, телефон.

Отсюда понятно, на каком моральном уровне очутилось польское общество, которое вырождается духовно, а также и физически, потому что не имеет права заниматься спортом и умирает с голоду. Мистически-католические настроения всегда были сильны в польском населении, теперь оно окунулось в мистицизм: изо дня в день, духовенство завалено работой.

Евреи и гетто

Уже в начале прошлого года начали в пролетах некоторых улиц возводить кирпичные стены, посыпанные сверху битым стеклом, чтобы инфекция, распространенная евреями, не перелезала через стену.

Затем, в ноябре 1940 г., вышло вдруг распоряжение, чтобы все евреи (до 3 поколения), т. е. если в семье хоть один из супругов был еврей, должны переселиться в специально назначенный район, состоящий из нескольких десятков улиц, наполненных полуразрушенными домами. Поляки же из этого района должны были переселиться в еврейские освобожденные квартиры, причем поляки имели право забрать свое имущество, евреи же не имели права забрать даже подушки. Месяц продолжалось это переселение, месяц продолжался грабеж (грабеж еврейского имущества, движимого, и продуктов питания), продолжался все время без перерыва.

Можно было наблюдать раздирающие душу сцены, когда сцены Кишиневского погрома бледнели перед зверством и издевательством господ из СС и фольксдойче, награбивших от евреев все до последней рубашки и хлеба включительно, причем не делалась разница между беднейшим и богатым населением.

Затем из окрестных местечек выгнали всех остававшихся евреев, часто без одежды, на лютый мороз и согнали всех в Варшаву, в этот район, деликатно называемый «еврейским кварталом». Таким образом, на протяжении нескольких десятков полуразрушенных улиц ютится 600 тыс. человек.

Гетто управляется Советом старших[89] евреев, который по общему признанию самих же евреев представляет банду воров и мошенников, делающих состояние на исключительной бедности и нужде этих несчастных людей.

Над Советом старших стоит специальный комиссар, через которого и происходят сношения с немецкими властями.

Снабжение продуктами еврейского населения находится в руках этого же Совета старших, но это только фикция, потому что немцы поставку продуктов гетто игнорируют, если же оказывают это «благодеяние», картофель и мука удивительным образом исчезают раньше, чем они будут розданы населению гетто. По общему мнению, гмина еврейская либо продает эти заказы спекулянтам, или же делит между огромной массой облепивших это учреждение комбинаторов, членов семейств служащих и директоров отделов гмины. Благодаря этим порядкам хлеб выдается в минимальном количестве, раз на две недели, и поэтому население в огромной массе совершенно голодает.

Нужно знать, что еврейское население живет в исключительной нищете и тяжелых квартирных условиях. В грязных, запущенных квартирах, в полуразрушенных домах, с испорченными водопроводами и канализацией, при выбитых стеклах ютится иногда несколько десятков человек; люди не моются, потому что мыла нет, и евреям его вообще не выдают. Поэтому и парикмахерские не бреют и не стригут, нет белья, нечем стирать. Нет одежды, нет обуви, еврейская масса выглядит по внешности ужасно, – оборванные, грязные, безумные люди, голодные и глубоко несчастные.

Совет старших организовал еврейскую милицию и специальное учреждение по борьбе со спекуляцией. Эти люди носят специальную форму – фуражки с сионской звездой, и подчинены польско-немецкой полиции. Жалованья они не получают и поэтому дерут с еврейского населения десятую кожу.

Выйти из гетто в польско-немецкий квартал без пропусков нельзя, пропуск выдается специальным немецким учреждением (аусферстелле), которое занимается легальным грабежом. Эти пропуска проверяются при специальных воротах в гетто, немецкой полицией, так что ни еврей не может выйти из гетто, ни поляк или другой житель не гетто не может войти в гетто, даже на несколько минут. Эти обстоятельства создают прекрасные условия для взяточничества, и полиция делает большие состояния на нелегальных пропусках и контрабанде продуктов в гетто.

Таким образом, продукты и товары приходят в гетто только контрабандным путем, при помощи взяток, так что цены на продукты питания в гетто в 2 раза больше, чем в остальных частях города из-за «накладных расходов».

Но такую роскошь могут позволить себе, конечно, только те из евреев, которые имеют кое-какие заработки или же занимаются спекуляцией, или сумели спрятать имущество от немцев, и постепенно ликвидируя эти уцелевшие остатки, покупают себе еду.

Поэтому смертность от голода и болезней в гетто очень велика, люди умирают просто на улице или в воротах какого-нибудь дома.

Почти каждый день в 2 часа приезжают автомобили гестапо в гетто, так как главная тюрьма гестапо, знаменитый «Павяк», находится в гетто и туда приводят арестованных гестапо. И вот эти молодчики, служащие СД (зихерхейтдинст[90]), одетые в специальную форму, серые пиджаки и шапки… проезжая через Кармелицкую улицу, выскакивая из автомобилей, бросаются как дикие звери на проходящих евреев и избивают их до смерти. После такого их проезда на мостовой (после битвы) всегда остается несколько трупов убитых евреев, независимо от возраста (была даже однажды 14-летняя девочка). Поэтому на прилежащих к Павяку улицах в 2 часа дня совершенно пусто. Это не мешает всем, носящим форму, пробираться в гетто без пропуска, и обходя одну квартиру за другой, грабить что попало, преимущественно ценности, применяя дикие пытки для несговорчивых.

Но самая презренная пытка – это Арбайтслагерь, лагерь работы. Весной этого года было схвачено на улице или призвано Советом старших около 30 тыс. евреев и выслано для регулирования Вислы и строительства стратегических дорог. Для этих лагерей создана специальная охрана из украинцев. И вот эти несчастные люди, работая по 12 час. в день по пояс в воде, не имеют где жить и спать, потому что только минимальное их количество может жить в бараках (их мало). Масса же валяется на земле, без одеял и одежды, и гибнет, таким образом, от холода и голода, так как в лучшем случае получает 30 гр. хлеба в день и один раз суп-воду.

В гетто рассказывают, что ежедневно привозят трупы евреев, замученных украинской охраной, и что эти трупы лежат в погребах гмины и ждут освидетельствования прокуратурой для установления причин смерти.

Нетрудно себе вообразить, в каком кошмарном душевном состоянии живет голодное и оборванное, измученное еврейское население, за колючей проволокой, население, в 20 веке поставленное вне закона.

И если в этом отношении ничего не переменится, сотни тысяч людей нужно считать приговоренными к смерти.

Дети и молодежь совершенно деклассируются, образования они не получают никакого, потому гмина не имеет ни помещений, ни пособий, денег на оплату учительского персонала; создается категория «лишних людей», ничего не умеющих делать, потому что молодежь не имеет возможности получить промышленную или ремесленную практику и поэтому совершенно деморализуется.

Еврейская интеллигенция бьется как рыба об лед, чтобы поддержать молодежь в культурном отношении, устраивает в домах уголки, собирает книжки, создает комнаты, нечто вроде маленькой школы, устраивает концерты безработных музыкантов, организует кафе, общественные котлы, где за один злотый можно получить тарелку супа, но это все труднее и труднее сделать, так как нет денег, нет продуктов, нет книг и нет настроения слушать и учиться.

Дети до 12 лет, не обязанные носить отличительную повязку, предпочитают пробраться из гетто в польский квартал за картофелем. И вот можно наблюдать сцену, когда перед воротами в гетто собираются сотни оборванных «безработных», навьюченных мешками с картошкой, носящих под платьем солонину (сало в пластах) и ждущих отвлечения внимания вахмайстера, чтобы проскочить обратно в гетто с ценным грузом. В большинстве случаев польские полицейские с помощью резиновых палок, которыми они нещадно избивают детей, отбирают эту картошку, чтобы потом ее оптом и по «специальной» цене в то же гетто продать.

В гетто живут 26 советских граждан, которые или по семейным обстоятельствам, или же по обстоятельствам работы вынуждены в этом гетто пребывать. Они находятся в очень затруднительном положении, хотя и могли бы жить вне гетто – по немецким правилам, так как иностранцы имеют право независимо от своей национальности жить вне гетто.

Эти совграждане, имея специальные продуктовые карточки как иностранцы, должны выходить за продуктами в немецкий квартал (фюр Майне); их неохотно выпускают, а еще более неохотно впускают обратно с продуктами, и время от времени эти продукты, как слышно, ретивый вахмайстер отбирает{528}.