Верхом за Россию. Беседы в седле

— Сегодня обе стороны думают, — начал едущий в центре, — что борются за мир, обе ведут — так они говорят — «войну против войны», и обе они ошибаются. При этом мы, немцы, если говорим о мире, думаем о времени до 1914 года. Оружием можно в лучшем случае принудить только к перемирию. Та империя «внутри нас» лежит по ту сторону любой земной войны или мира. И мы тоже никогда не достигнем конца всех войн, только лучшую войну в будущем, вероятно, с более строго установленными правилами и лучший мир. Но мы должны остерегаться, тем не менее, ожидать навсегда действительных решений от профессий, связанных с применением насилия.

Хотя эта звезда — я должен еще раз вернуться к этому — наша планета Земля — это звезда насилия. Ничто на нем не живет и не может жить без того, чтобы применять насилие к окружающему его миру. И то, что мы называем равновесием, природы, сил, государств, снова только равновесие насилия. Ни один судья не обходится без него, и в еще большей мере ни один политик. И те, кто полагают, что могут обойтись без него, те, кто умывают свои руки в невиновности, они, тем не менее, используют насилие. Можно использовать насилие, наихудшее насилие, не шевеля даже пальцем, и как раз те, кто отказываются пошевелить им, только содействуют этим чужому насилию. «Кто не со мною, тот против меня». Чего-то третьего никогда еще не было и никогда не будет. Те, кто постоянно кричат о мире, о мире любой ценой, беспокоятся только о себе и о своих и без того бренных телах. Многие, кто знает сколько, — лучше станут рабами, чем героями! Рабы выживут. Пацифизм — это все, что угодно, но только не признак более высокого понимания. Он только признак малодушного и ограниченного века, того, который больше не может включиться ни в какую вечность, для которого Бог умер и весть о возрождении мертва. «Ты не можешь убить их, они бессмертны. Ты убиваешь только их тела, не их души». Так говорит Кришна, Бог, принявший образ возницы, Арджуне, царю, еще испугавшемуся атаки, увидев выступившие на битву войска. — «Потому выполняй свой долг!», так говорится в Бхагавадгите, самой святой из священных книг индийцев. Пацифистами, однако, становятся люди, которые больше не могут понимать такого, для них важно только лишь их собственное физическое тело. Тот, кто разрушает его, разрушает и их самих. Поневоле война для них будет наихудшим из всех зол; но не — хотя они не меньше неверующие — для тех, кто стоит против нас. Они сделали противоположный вывод. Не ценность человека у них на переднем плане, а окружение. И что же все-таки является им? Кусок материи и больше ничего, его начало случай, жизнь процесс горения! И, кроме того, таких как он насчитываются миллионы. Следовательно, отдельный человек — это ничто, а масса всё. То, что ей мешает, будет ликвидировано.

— Здесь заменили бы, — сказал всадник на вороном коне, — букву «р» в слове «масса» на букву «р», и у вас есть еще третья точка зрения.

— Но как раз она — к тому же еще неверно понятая — здесь бьет нас в спину, именно она, как ничто иное, мешает нам выиграть войну, и мы не выиграем ее, если не дадим им там то, в чем они нуждаются больше всего, признание их как творений Бога и граждан вечности.

— Мы должны принести радость, увлекающую радость! — заметил всадник на рыжей лошади. — Радость заразна, уметь радоваться — это искусство… не всем оно дано.

— Я умею радоваться, — засмеялся молодой прапорщик на пегой лошади. Ему снова захотелось сказать: — Разве нет слов, даже думать о которых уже наполняет радостью. «Небо и земля прейдут, но слова мои не прейдут…» Не это ли то единственное провозглашение, в сравнении с которым блекнет любое другое? Кто полностью закутается в него, предастся ему совершенно, что может уже случиться с ним? Не делает ли оно неуязвимым? По меньшей мере, мне оно дает чувство бескрайней уверенности, будит во мне то, что в большинстве случаев осталось бы засыпанным, погребенным, забытым, что-то, в чем я более подлинный, нежели во всем остальном — что-то, что нельзя сразить, никакой пулей, никаким поражением, никаким пленом. Мы все несем это в нас. Мы должны только помнить о нем…

Короткая тишина последовала за словами юноши. Никто не хотел нарушать его брызжущую молодость какими-нибудь замечаниями. В длинных волнах земля перед ними тянулась ко все новым горизонтам. Это продолжалось длительное время, пока всадник на рыжей лошади не начал говорить первым: