Верховники

«А вы, оказывается, опасный человек, ваше высокопревосходительство!»

Мужчина во цвете сил — высокий, полнощёкий, румяный, — Василий Никитич посматривал на сухонького быстренького старичка не без робости. А ведь почитал себя политическим смельчаком, с самим великим Петром осмеливался спорить, требуя веротерпимости.

Но чтобы вот так — Ванька Долгорукий тебе по шапке, а ты в ответ: ограничить самодержавие! — на это Василий Никитич, самый просвещённый в политических делах учёной дружины, пойти не мог.

«А всё потому, ваше высокопревосходительство, что вы мечтатель, а за окном-то не Англия или Швеция, за окном Россия-матушка!» — хотелось крикнуть Василию Никитичу. Но ведь князь Дмитрий был не только мечтателем, но и первенствующим членом правительства — Верховного тайного совета Российской империи. И Василий Никитич промолчал. И только когда Голицын закончил сравнивать образцы английской и шведской конституции, дипломатично развёл руками и сказал с сожалением: «Всё это так, наше высокопревосходительство, но ведь у нас самодержавный монарх государь Пётр II». Голицын сразу примолк и, повернувшись спиной к окну, бросил сухо: «И то верно. Всё это так: пустые мечтания! — Точно преодолев в себе что-то, добавил уже учтиво: — Перейдёмте-ка в рай библиотеки...»

Каких только книг не было в Архангельском! Вот сочинения Пуфендорфия «Об историях славных царств и статов, которые обретаются в Европе»; диковинная книга «Описания войн, или же Как к погибели и разорению всякие царства приходят» на 140 листах.

Далее книги политичные: «Государь» преславного итальянца Макиавелли; «Дискурсы политичные» Иоанна Христофора Эберта; «Камень опыта политичного»; «Министерство или правительство кардинала Ришелье и Мазарика, с политическим рассмотрением»; «История о державе Французской» Иоанна Дебуссера на 1404 листах; «Новоумноженный политичного счастья ковач»... Книги, книги, тысячи книг!

Как мало было ещё библиотек в России! И с такой, как голицынская, соперничали только библиотеки Брюса, Прокоповича да Еропкина[29]. Но нигде не было столько древностей, сколько в прославленной библиотеке Архангельского.

Любовно перебирал Василий Никитич старинные летописи, хронографы, статейные списки, государевы грамоты и указы, польские и латинские хроники. С тех пор как в 1719 году Брюс убедил его заняться составлением российской истории, не раз приходилось ему держать в руках старинные летописи и документы. И всё же никогда не приходилось видеть столь драгоценного собрания. Во всём угадывались рука и вкус хозяина. Как много рассказал Татищеву подбор книг о думах и замыслах старого князя. Взять, например, сей изограф. Василий Никитич даже вскрикнул, восхищенный, когда князь Дмитрий, с обычной для него молчаливостью, протянул редчайшую грамоту времён Смутного времени и Семибоярщины[30]: условия избрания на русский престол королевича Владислава. Бояре требовали, чтобы были расширены их права, чтобы от них зависела перемена законов, чтобы не было казней без приговора боярского и думных людей, что для науки вольно каждому из народа московского ездить в другие государства и государь у них за то вотчины, имения и дворы отнимать не будет. И вот самое главное: король не может требовать никакой подати без согласия думных людей; чтоб во всех случаях государь говорил и уряжал, по обычаю Московского государства, с патриархом и священным собором, со всеми боярами и всею землёю.

Что и говорить — грамота редчайшая! То, что Романовы сожгли все подобные грамоты, и в том числе запись, данную Михайлом Романовым при венчании на царство в 1613 году, Василий Никитич знал наверное. Как же эта попала к старому князю? Ну конечно же из сундуков Василия Голицына, деятеля Смутного времени[31].

— Habent sua fata libelli[32]. — Князь Дмитрий спрятал древнюю грамоту в потаённый ларец.

Да, зело любопытный министр и человек открылся в тот вечер перед добродушным Василием Никитичем. Такие вот потаённые властолюбцы готовы на новую Великую смуту, для них общество не регулируемый механизм, а океан, где бывают постоянные приливы, отливы и перемежающиеся бури. Эта и другие несвязные мысли приходили к Василию Никитичу, когда он возвращался из Архангельского. «Ну да всё это и впрямь пустые мечтания, хотя мечтатель и столь видный министр», — твёрдо решил Василий Никитич. Замелькали огни на горизонте, подъезжали к Москве.

ГЛАВА 7

В жизни каждого бывают месяцы и годы тягучие и однообразные, когда ничто по видимости не меняется. Но эти годы не проходят даром, они подготавливают те дни и часы, когда жизнь несётся на бешеной тройке и все старые счёты отлетают вместе со снежной пылью, а навстречу открываются новые дали: или ясные, или покрытые свинцовыми тучами.

Так случилось и с Михайлой, когда закружила его лихая новогодняя метель. И то сказать: в паре с ним была первая московская танцорка! Неделя минутой показалась — наступил крещенский праздник, а с ним и время спектакля.