Верни мой голос!

Посмотрев на свои руки, Лида счастливо улыбнулась. Клавиши исчезли. Ох, и натерпелась она страху! Оказывается, как мало человеку надо для счастья, чтобы у него были самые обыкновенные человеческие ловкие пальцы!

Лида вытерла слёзы и посмотрелась в зеркало. Сейчас у неё был такой вид, что прямо садись и пиши с неё популярную песню. Что-нибудь про слёзки из глаз у девчонки. Слёзки из девчонкиных глаз – популярны в любую эпоху. Кап-кап… плачет девочка в автомате… Кап-кап, слёзки на платье из ситца… Не плачь, девчонка, пройдут дожди…

Ой, всё! От лишних болячек надо избавляться! Так решила Лида. А болячками сейчас для неё были бывший друг и бывшая подруга. Как будто ей мало того, что она потеряла собственный голос! Сейчас надо все свои силы бросить на то, чтобы расколдоваться. А тут – ещё из-за этих двоих изменщиков приходится до слёз переживать.

– Ты убьёшь их? – иронически спросило Пианино.

Лида скривилась. Было бы кого и за что! Она больше никогда, никогда, никогда не станет общаться с этими предателями.

– А у тебя и не получится! – выкрикнуло Пианино и разразилось невыносимым, звучным, жестоким смехом. – Это я теперь буду с ними общаться.

Лида решила больше не спорить с упрямым инструментом, бросилась на кровать, накрылась одеялом с головой и закрыла глаза.

Посреди ночи она проснулась от странных звуков. Это было похоже на дождь, когда редкие, но крупные капли ударяют о подоконник. Сейчас казалось, что дождевые капли горошинками падают на крышу хрустального домика.

Лида уселась на кровати и прислушалась. В ночи звуки казались чётче, и не только из-за тишины. Темнота поглощала лишнее, позволяла не отвлекаться на посторонние звуки и предметы.

– Кап, кап, кап, – звенело в безмолвии квартиры. – Ка-ап. Бульк. Динь.

Завернувшись в одеяло, босиком, Лида осторожно вышла в зал. От окна, сквозь шторку, лился металлический фонарный свет, как из рожка, и освещал клавиатуру Пианино.

В полумраке Лида разглядела, как сами собой нажимаются клавиши. Редко, печально, задумчиво.

Кап-кап. Боль… но…

Словами такие звуки не запишешь, только нотами. Это были настоящие музыкальные слёзы. Пианино плакало. Оно и жаловалось, и жалело Лиду.

Лида увидела, как по клавишам прошла дрожь. Она подошла к инструменту, погладила прохладные клавиши и осторожно закрыла крышку.

«Пианино расстроилось, – подумала Лида. – Но не как инструмент, потерявший свой строй, а как человек».

Митя, не мигая, смотрел в темнеющее окно. Он всегда считал, что в его семье всё прекрасно. Мама, папа, я – дружная семья. «Ну и дурак же я! Наивный дурак. Создал себе безупречный мир», – усмехнулся Митя.

Сегодня папа с мамой, усевшись на диван, как два провинившихся ученика, сообщили ему, что они долго думали и решили развестись. И сейчас ему надо определиться, с кем из них остаться жить. Ну, молодцы! Они долго думали, они решили, а он должен определиться! Федя отвернулся, чтоб они не видели его слёз. Он молчал. Тишина шла из глубины его души. Внутри не было ни музыки, ни слов – молчание вытеснило всё. Родители успокаивали, объясняли, доказывали, просили, а Митя так и не проронил ни звука.

– Вряд ли он издевается, – сказала мама папе и встала с дивана. – Ребёнок просто расстроен. Он в шоке.

– Что же ты, сынок, мы же с тобой как со взрослым человеком, а ты… – нервно теребил галстук отец.

– Со взрослым? – хотел спросить Митя. – Если бы как со взрослым, сначала посоветовались бы, а уж потом решили.

Митя медленно прошагал в свою комнату, заперся и лёг на диван. Ему казалось, что у него онемело всё – щёки, лоб, пальцы и сердце. Виолончель тоже безмолвствовала. Мите показалось, что она сочувствует ему своим безмолвием. Он встал, положил Виолончель в кресло и укутал её одеялом, как ребёнка.

Он всегда считал её просто деревяшкой: корпус из клёна, гриф, струны, эфы и прочее. Выражение о том, что у инструмента есть душа, он никогда не принимал всерьёз.

– Прости меня, – неслышно обратился к ней Митя.

Виолончель вздохнула.

– У меня душа не на месте, – поделилась она с Митей.

– Душа? – удивлённо переспросил Митя одними губами. – Может быть, просто душка? Душка сдвинулась, так бывает. Ну знаешь, у тебя же внутри еловая душка, между двумя деками. Она передаёт колебания…

– Сам ты душка! – перебила Виолончель. – Ей очень не понравилось, что Митя не признаёт, что она живая и с душой.

– Ну не обижайся. Без душки может звук потухнуть…

– Вот-вот, это у тебя звук может потухнуть, потому что ты бездушный!

Митя вздохнул и отвернулся к стене. Он вспомнил, как они с Федей обсуждали способы запирания инструментов, чтобы те не сбежали, но так ни к чему не пришли. Ну не связывать же их, в самом деле! Не заколачивать же их в деревянный ящик магическими гвоздями, словно ведьмаков каких-то. Пианино или рояль вообще пришлось бы стреноживать, будто коня. Да ладно, не такие уж они и самостоятельные, эти инструменты, как хотят казаться. Вон, Виолончель уже прогулялась, и что? Вернулась, как миленькая.

«Завтра что-нибудь придумаю», – решил Митя и провалился в тихий сон измотанного человека.