Вернись и полюби меня (ЛП)

Он одурачил сам себя, мудак хренов… врал себе, что сможет ее отпустить – да даже если бы она захотела уйти!.. Господи, да разве для этого они встретились после смерти – оказались так близко друг к другу, только руку протяни, после всех этих лет порознь – и все только для того, чтобы он отправил ее в объятия Поттера, а сам торжественно свалил восвояси? Да он бы потом просто спятил – как когда-то, когда был еще слишком молод и не понимал, как предотвратить крушение всех своих надежд, и все, чего он желал, пошло прахом, а худшие кошмары претворились в жизнь и оказались даже страшнее, чем он себе воображал.

Он так искусно себя обманывал, что совершенно заврался, настолько, что теперь был сам себе противен. Она простила ему все его прегрешения, поверила ему после всего, что случилось, бросила Хогвартс, оставила Поттера валяться на полу – и не один раз, а дважды! – и пошла за ним, Северусом, а что сделал он?! Просто сказал ей – возвращайся, мол, назад в школу?.. Он так увлекся своей войной, что проглядел заключение мира, даже когда Лили сама пришла к нему, рыдая и умоляя о прощении. Раз она не собиралась с ним сражаться, то он взялся это делать за нее – потому что вообще не умел останавливаться, о чем бы ни шла речь: о почившей в бозе надежде или о почившей в бозе войне. Вот она, его надежда, все это время была прямо у него под носом, и все причины для ссор и обид разлетелись, как пушинки на ветру, – а он только тем и занимался, что пытался задушить свои мечты в зародыше, потому что просто не умел по-другому.

Еблан, туполобик хаффлпаффский! Да какого ж хуя – просто отпустил ее, и все, и это после всего, что было?! Из-за того, что однажды потерпел поражение, решил сдаться и опустить руки? Дебил, какой же дебил…

Тем вечером, когда он покинул Хогвартс и так глубоко погрузился в окклюменцию, что оставил от себя только одни мысли и никаких чувств, и увидел во тьме звездный свет ее патронуса, голубое и серебристое мерцание, – он ведь тогда повернул назад, не колеблясь ни секунды…

Все, все это время – как и она, он ничегошеньки не понимал, вот только для него потемками была его собственная душа.

Даже сейчас Северус не был уверен в том, что когда-нибудь научится прощать и доверять; знал только одно – что отпустить Лили точно не сможет. И никогда не мог. Он только притворялся. Слишком хорошо притворялся.

Не только Темный Лорд был себе злейшим врагом. Все они были – в каком-то смысле.

Пальцы скрючились, впиваясь в мягкую обивку сиденья; он смял в ладони шелковистый локон.

С ней надо разговаривать – это помогает… так ведь?

И прошептал – еле слышно, чуть громче вздоха:

- Если ты меня слышишь, то вернись ко мне.

***

Она шла через Запретный лес, такая взволнованная, такая радостная – чувства переполняли ее до краев, так, что угрожали взорваться – вот только у нее не было тела, не было сердца, которое могло бы выпрыгнуть из груди от этого невероятного счастья: она была только призраком, тенью, и сквозь ступни ее просвечивали травинки.

Вместо морозной зимы вокруг снова стояла весна, во всем великолепии приглушенных сумраком красок. Лили казалось, что она вот-вот почувствует запахи – земли, смолы, древесной коры и листьев; ощутит свежесть ночного холодка…

Справа и слева от нее были размытые фигуры, и чем яснее она их узнавала, тем плотнее и отчетливей они становились: Джеймс… не подросток, а взрослый, каким он стал в двадцать один… и Сириус, чуть старше Джеймса, и Ремус… и все они улыбались, как если бы их сердца тоже переполняла любовь.

А потом она увидела Гарри. Он совсем вырос, и так походил на Джеймса – тот же рост, те же волосы, то же удивленное выражение, но с этого знакомого лица на нее смотрели ее глаза. Это всегда так поражало ее, так радовало и заставляло замирать от восторга: ее черты, соединенные с чертами любимого человека и воплощенные в том, за кого она и жизни бы не пожалела.

И тогда Лили поняла: это то, о чем говорил Северус. Гарри – он идет навстречу смерти.

- Ты так храбро держался! - сказала она.

Гарри не ответил, только посмотрел на нее – так, словно ни о чем другом и не мечтал, словно готов был стоять так сколько угодно, хоть пять секунд, хоть целую вечность, и все равно никогда бы не нагляделся. В душе ее смешивались радость и горе – переполняли сердце, которого у нее больше не было, текли по несуществующим венам. И любовь – вся ее любовь к ребенку, за которого она когда-то умерла. Ей так хотелось поговорить с ним – задать ему миллион вопросов, рассказать миллион всяких разностей, но на это не было времени. Она знала, что его ждет, и должна была держаться.

Ради Гарри. Снова – и в последний раз.

- Ты почти уже у цели, - голос Джеймса зазвучал где-то справа. - Совсем близко. Мы… мы так гордимся тобой!