Вернись и полюби меня (ЛП)

- Разочарование тебя ожесточит – что, в свою очередь, не даст тебе свернуть с этой дороги. Хотела бы я предложить тебе какие-нибудь гарантии – что если ты поступишь так, а не иначе, то сможешь освободиться от этого… проклятия, которое у нас в крови – точно так же, как и способности к ментальным искусствам. Но в жизни гарантировать ничего нельзя.

- Кроме смерти, - сказал он, не в силах удержаться.

Она вскинула на него глаза и произнесла – еще тише, чем прежде:

- Да. Кроме смерти. Но до нее еще надо дожить, Северус. И дни свои желательно посвятить не только ожиданию этой последней гарантии.

В комнате стоял по-зимнему густой полумрак; сквозь мглу он увидел, как она принялась вертеть свою волшебную палочку, обводя пальцем вырезанные на рукояти розы и шипастые ежевичные ветви.

- Ты уже почти взрослый, Северус. В это время в семьях принято передавать волшебнику его наследие. Я не всегда… поступала с тобой правильно. Порой – по собственному выбору, но в остальном мне попросту приходилось довольствоваться тем, что есть. У меня нет ни недвижимости, ни денежных средств, чтобы передать их тебе; только маггловские недвижимость и имущество. Я могла бы дать тебе книги – но это может сделать любой, и найти их ты можешь где угодно. А твой талант к магии и ментальным искусствам, равно как и твой темперамент и даже… твоя предрасположенность к несчастливости… это ты и так унаследовал от меня, хотелось мне того или нет. Мне не досталось фамильных сокровищ, какие можно было бы тебе передать – только фамильные проклятия.

Единственная долговечная ценность, которую я могу тебе предложить, это поделиться с тобой одной истиной: ты не властен над другими людьми, Северус. Не в том, что имеет значение. Ты можешь попытаться. Ты можешь ими манипулировать – отнять то, что они любят, или же дать то, чего они жаждут; ты можешь запугать их, можешь сломать их, можешь возвысить и прославить. На какое-то время они могут даже подчиниться твоим желаниям. Но когда-нибудь твоя власть пойдет прахом, и все будет кончено – они уйдут, и что бы тебя ни заставило всего этого добиваться – все твои причины тоже рассыплются пылью. Как будто их никогда и не было. Если ты поймешь это, Северус, – на самом деле поймешь, не просто научишься повторять, а примешь всем сердцем, то приобретешь самое ценное знание, какое только может достаться человеку: знание, что никто не властен и над тобой тоже.

- И тогда, - промолвила мать, и глаза ее были темны, непоколебимы и бездонны, - ты сможешь свободно жить собственной жизнью, не нуждаясь в каких-либо гарантиях.

***

27 декабря 1976 года

Лили была уверена, что Петунья подходит к жизни совсем не так, как нормальные люди. (Тот еще парадокс, если вдуматься, поскольку желание быть нормальной всегда манило Петунью на манер путеводной звезды). Нормальный человек, когда он не в восторге от общества навязанного ему больного, будет прямо-таки сгорать от нетерпения, дожидаясь, пока тот поправится. Петунья же окружала пациента столь удушающей заботой, что терпеть ее в качестве сестры милосердия становилось сущей пыткой. В качестве орудий оной она совершенно немилосердно использовала подносы со специально сваренным супом и теплым питьем.

Лили даже не подозревала, что вся эта суета вокруг нее – подушки, которые ей постоянно взбивают, бумажные носовые платки, которые постоянно убирают с пола, и бесконечные стаканы с соком, которые постоянно нужно допивать – что все это заставит ее почувствовать себя такой… никчемной. Когда Пожирателям Смерти надоест брать уроки у миссис Снейп, они вполне могут заглянуть за конспектиком к Петунье. В ее руках ассорти из разных крекеров превращось в столь же грозное оружие, как готовая к бою волшебная палочка.

Лили совершенно не понимала, как ей это удается. Все равно что смотреть на совершенно ровную скатерть на столе: видеть – видишь, а повторить этот фокус не можешь. Возможно, виноват был особый блеск в глазах Петуньи? Или та интонация, с которой сестра спрашивала, не нужно ли Лили что-нибудь? Или же механическая щетка для уборки – Петунья появлялась откуда ни возьмись и молча водила ею по ковру, убирая крошки и салфетки. Возможно, дело было в коробке с бумажными платками – сестра выравнивала ее по краю столика всякий раз, как Лили доставала себе платок и нарушала строгую симметрию. Или в этом негромком хмыканье – причем с непредсказуемыми интервалами, так что даже непонятно было, отчего хочется громче вопить – от того, что она опять хмыкнула, или от того, что она все еще молчит.

Как бы там ни было, но когда ближе к полудню в дверях появился Северус – сверкая глазами и бесшумно как тень – Лили чуть не разрыдалась от облегчения.

- Сев! - воскликнула она, разрываясь между тремя противоречивыми желаниями: потянуться к нему, ткнуть в Петунью обвиняющим перстом и прочистить забитый нос. В итоге она высморкалась в бумажный платок, и, как только Петунья отвернулась, чтобы смерить новопришедшего недовольным взором, указала на сестру пальцем и беззвучно проартикулировала: “Спаси меня”, - умоляюще взглянув на Северуса.