Верните белых лебедей

— Если ты приехал деревню данью обложить, то опоздал, до тебя тут бульдозером выгребли всё, что можно. Голые мы.

Бывакин поймал его за плечи:

— Семён, я не бандит, зачем ты со мной так? Хочу помочь деревне встать на ноги, и твоя рука потребуется. Придут мужики, надо обсудить, как это сделать.

— А деньги? Ты представляешь, сколько сюда надо вбухать, пока толк будет? Родик, земля уже умерла, не пашня, а целик, берёзки наросли толщиной в завять. И народишко истрепался, многие на себя уже робить не хотят. Нет, Родион, без советской власти, чтобы железной рукой, ни фига у нас не получится.

Родиону понравилась столь бурная реакция земляка: значит, не всё утрачено, не всё пропито, не всё вытравили новые власти из настоящего крестьянина! Эвон, как взвился Сёма! Молодец.

Стали подходить люди, Родион отметил, что пришли несколько семейных пар, с ним здоровались сдержанно, без особых приветствий. Зина вынесла скамейки и табуретки, Семён выкатил несколько чурбаков.

— Сёмка, тащи колун, будет перерыв в прениях — расколотим.

— Зинаида, могла бы и пару красненьких захватить из магазина. Для пользы общества.

— Для президиума надо бы стульчики. И стол с красной скатертью.

Бывакин встал, сразу стало тихо. Он говорил кратко, и суть речи сводилась к тому, что ему нужно знать, хотят ли земляки работать по-настоящему или уже растеряли всё крестьянское и переходят в люмпены. Сразу предупредил: средства на обзаведение техникой, на ремонт или строительство помещений для скота, на закуп высокопродуктивных животных найдутся. Ему важно знать, готовы ли земляки работать, а работать придётся много.

Собрание молчало. С людьми впервые за последние десять лет говорили серьёзно и уважительно, и это настораживало: а правда ли?

— Ты вот слово сказал, куда мы переходим. Уточнение требуется, не все поняли, кто мы теперь, — дедок, сидевший в дальнем ряду, поднялся. — У народа сомненье: а вдруг и ты омманешь?

Родион с трудом узнал в дедушке дальнего родственника и улыбнулся:

— Дядя Тихон, вас так обобрали, что и взять больше нечего. Ты лучше скажи, сколько при деревне пашни было?

Дед с гордостью ответил:

— Две с полтиной тыщи гектар. Да сенокосов тыща заливных, да лесов не десять ли тысяч.

— Вам землю поделили на паи, у каждого должен быть документ. Есть такие бумаги? — Родион обвёл взглядом присутствующих. Собрание затихло.

— Года три назад свидетельства эти забрал председатель сельсовета, ну, глава по-теперешнему, — ответил Семён. — Сказал, что для регистрации.

— А где он сейчас?

Ему ответили сразу несколько голосов:

— Смотался. В районе поживат.

— А он наши гумаги не продал?

— Кому они надо?

— Вот в этом и дело, земляки. Прежде надо найти документы, если по ним сделки совершены, то потребовать признать их незаконными, — Родион был смущён, его бесила бесцеремонность, с какой обошлись с народом. — Зина, возьми тетрадку, я попрошу всех, кто даёт согласие работать со мной, записаться у Зины. Понятно, что это предварительно, оформление будет по всем правилам, но я должен знать, на кого могу рассчитывать. Хочу спросить: есть желающие?

Собрание молчало. Молчание грозило, предупреждало и отказывало. Бывалый нервно сжимал кулаки и всё острее чувствовал боль в затылке. Ещё мгновение, и он садится в машину, навсегда выбросив из головы всякие мысли о деревне. Вдруг звонкий женский голос, похожий на причитание, нарушил тишину:

— Господи, люди, что же вы делаете? Человек пришёл и предлагает спасение, а вы его гоните! Мужики, не вас ли год заставили работать даром, ни копейки не заплатили эти ворюги, и вы им всё простили, даже морды не набили ни единому? А Родион Петрович от всего сердца предлагает, и вы молчите. А как жить-то будем? Как ребятишек учить? Мы семь коров держим, это каково — всё на собственном горбу? А чёрные приедут, и вес занизят, и упитанность, гроши бросят под ноги, как собаке. Сколько ещё так можно? Остап, муж ты мой родной, что же ты язык проглотил? Не ты ли вчера плакал у меня на груди, что вымотался, сил нет жену обнять. Падайте в ноги Родиону Петровичу, просите его не оставлять нас один на один с властями этими проклятыми!

Загудели, заговорили, табачный дым поднялся над собранием. Остап встал с чурбака:

— Ксюша, что ж ты меня перед обществом позоришь? Подумают люди, что я совсем нюх потерял. Я же вчера только с устатку проговорился.

— Осташенька, родно моё, да я премного тобой довольна, и даже, когда ты к Таське Митюшкиной хаживал, ни разу не упрекнула. А сейчас нашла горячее место, чтобы расшевелить вашего брата!

Собрание опять загудело:

— Ну, Остап, сегодняшней ночи берегись!

— Мужики, надо принимать решение, пока другие бабы помалкивают. Осташку-то реабилитировала, а ведь не каждому так подфартит.

— Принимаем, Родион Петрович, твоё предложение и записываемся.

— Всем гуртом, как говаривали старики, пиши в свой колхоз.

— Надейся, Родик, как мы на тебя.

Бывакин с трудом сдержал эмоции, сказал смущённо:

— Спасибо, земляки. Я уеду в райцентр, утром пришлю машину, прошу, Семён, подбери ещё пару мужиков и с паспортами ко мне. Будем пашню нашу искать.